"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

В полдень устроили перекур с дремотой за сараем и грелись на солнышке.
Сидели, полулежали на свежей травке, курильщики дымили, а я, некурящий,
жадно ловил ноздрями извечные запахи теплой земли, молодой травки,
подсохшего навоза, и томило меня что-то смутно-хорошее, что было в моем
детстве, в моей давней деревенской мальчишеской жизни.
Потрепавшись о том о сем, мы занялись игрой. Игра эта называлась
"махнем, не глядя". Теперь у всех были трофейные часы, у некоторых по
нескольку штук. В каком-то городе в разграбленном самими же немцами магазине
ребята из пулеметного взвода нашли целый ящик карманных часиков на ремешках.
Всему эскадрону хватило. Часы, правда, были хреновые - штамповка. Так вот
кто-нибудь зажимал в кулаке свои часики и кричал: "Махнем, не глядя!"
Сидящий рядом со мной Худяков сунул мне под нос свой кулак и:
- Махнем, не глядя!
Он, конечно, знал, что у меня, как и у него, штамповка, но, как
говорится, в чужих руках морковка всегда толще.
Я, не глядя, взял его часы, а ему отдал свои. Посмотрел - у меня в руке
пустой корпус от часов. Обманул меня Худяков.
- Мы на часы играли, а не на пустой корпус, верни часы, - обиделся я. -
Ребята, чего он?
- Худяк, верни часы, пустой корпус не считается, - заступился за меня
Шалаев.
Худяков был паренек не вредный, посмеялся и вернул мне мои часы.
- Махнем, не глядя...
В этой дурацкой игре наши старики Баулин, Евстигнеев, Голубицкий,
Федосеев, Решитилов не участвовали, сидели вместе и толковали о чем-то,
наверное, о жизни, о доме, о семьях своих. Баулин, конечно, как всегда,
говорил или, вернее, молча думал о своей Зинаиде. Они, старики,
разговаривая, глядели на поле, там пахал немец, и, наверное, скорее они
говорили о пахоте, о немце, который пашет. Когда мы сели на перекур, немец
пахал от нас, теперь, дойдя до конца поля, шел сюда. Пахал на одной только
лошади, лошадь, правда, была крупная, тяжеловоз. Я тоже стал глядеть на
немца - я видел немцев в бою, немцев пленных, немцев убитых, немцев
цивильных, в глазах которых замер страх, а вот работающего, пашущего землю
немца видел впервые. Это казалось странным, как будто было необыкновенным
видением среди привычных будней. Шла война, кругом были войска, иваны,
большевики, а он, этот бауэр, как ни в чем не бывало пахал свою землю.
- Шалаев, сколько на твоих архиерейских? - спросил Голубицкий.
Шалаев, любящий то и дело поглядывать на часы, вытащил из кармана
гимнастерки свои серебряные и щелкнул крышкой:
- Без десяти двенадцать.
Голубицкий тоже взглянул на свои - дешевые, штамповку - и сказал:
- Вот последите: немец допашет до двенадцати и ровно в двенадцать
посреди борозды выпряжет лошадь и пойдет обедать или сядет там же
перекусить.
- Ерунда. Он допашет до конца борозды, - возразил сержант Андреев.
- Это ты, русский, допахал бы до конца борозды, а немец нет. Поспорим.
- Татарин тоже пахал бы до конца борозды, - сказал Музафаров.
- А наш башкир бросил бы плуг и поспал бы на меже, - ввернул я.
- Наш хохол тоже, - добавил Воловик.
Немец на минутку остановил лошадь и, кажется, тоже взглянул на часы. Он