"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

И вот на другой день после бани опять команда: "По коням!" Попрощавшись
с девушками из Каменец-Подольска, которые тоже собирались в путь-дорогу, мы
выехали со двора, пристроились к другим эскадронам, проехали мимо наших
окопов и поехали по шоссе. Сначала до маяка ехали вдоль моря, потом круто
взяли влево, море осталось позади, дюны скрылись за сосновым лесом. Уже
далеко от моря, на перекрестке дорог, стояла < девушка-регулировщица,
помахивая флажком, а рядом с ней к столбу была прибита стрелка-указатель с
крупной надписью: "До Берлина 165 км".

За Одером начиналась другая Германия. Одер мы не форсировали -
кавалерия реки не форсирует, - мы переехали Одер по понтонному мосту уже
после боев. Подъезжая к реке, мы увидели по сторонам дороги трупы наших
солдат, несколько из них были в белых маскхалатах. Наверное, когда шли бои,
здесь шел снег, теперь снег растаял, и белые солдаты на бурой земле лежали
как остатки дотаивающих сугробов. Сердце холодело при виде этих недвижных
белых и серых бугорком в поле. Мимо убитых мы ехали молча. А я, как всегда
при виде мертвяков, смятенно и в то же время с отрадной уверенностью думал о
том, что это - с ними, это они погибли, а со мной этого не будет, не будет!
Воды Одера были мутны и медленны. Сколько убитых и тяжело раненных наших
солдат поглотили, наверное, эти воды, какие реки человеческой крови
разбавили и унесли в море!..
За Одером начиналась Германия белых флагов. В городах, где население
оставалось почти полностью, белые флаги вывешивали из окон и балконов домов.
По дорогам обратно, на восток, брели беженцы, женщины, старики, дети;
старики, завидя нас, снимали кепки, шляпы, обнажали плеши; многие катили
детские коляски, велосипеды со скарбом, несли узлы, рюкзаки, чемоданы;
некоторые цивильные ехали в тяжелых, запряженных такими же тяжелыми лошадьми
фурах. Солдаты наши лошадей выпрягали для армейских повозок, фуры выкатывали
на обочину, и люди, молча покорившись судьбе, бросив перины, пуховики и
захватив с собой самое необходимое и легкое, присоединялись к потоку пеших
беженцев. Перины кто-то потрошил, ветер выдувал из них пух, носил по дороге,
напоминая нам февральские бураны.
За Одером мы и сами уже были другие. За месяцы боев в Германии мы уже
присмотрелись к этой стране, привыкли, притерлись к ней. Мы уже не
испытывали к цивильным немцам ненависти. Жалеть их, этих бредущих со скарбом
немцев, мы, молодежь, правда, еще не умели, а вот старики Решитилов,
Федосеев или люди постарше нас, помкомвзвода Морозов, Баулин, Евстигнеев -
те жалели. Особенно детей и женщин. Располагаясь в деревнях, не покинутых
населением, мы с немцами теперь общались свободней и проще. Мы видели, что
немцы голодают. Война выгребла все подчистую из крестьянских закромов, до
нас здесь прошли отступающие немецкие части, обобрали население, объели
бауэра. Особенно трудно было беженцам из восточных областей, женщинам, часто
немолодым, которые застряли здесь, ютились у чужих людей и пробавлялись бог
знает чем. Наши старички их подкармливали, то хлебом поделятся, то из
солдатского котла Андрей-Марусиного варева принесут. Помкомвзвода давал этим
женщинам подворотнички пришивать или залатать прохудившиеся солдатские
портки, гимнастерки, за это немки получали хлеб и, кланяясь, благодарили
помкомвзвода: "Данке шёён, данке шёён!" Я догадывался, что помкомвзвода
делает это из деликатности, чтобы немки думали, что хлеб они заработали.
В деревнях вокруг нас постоянно крутились мальчишки. Ребятишки везде