"Элизабет Гейдж. Табу" - читать интересную книгу автора

Целыми днями напролет он торчал дома, с банкой пива в руках, и ничего
не делал. Но пару раз в неделю он надевал костюм и отправлялся в город "на
дело", как он утверждал, но какая-то томность и апатия, сквозившие во всем
его поведении, показывали, что он не работал. Мать подозревала, что Рей
отправлялся к своим подружкам, и часто устраивала ему по этому поводу сцены.
Оба они частенько бранились из-за денег. Временами, под влиянием
обильно выпитого алкоголя - мать пила джин при каждом удобном случае, как
только могла себе это позволить, и пиво - все остальное время, - это
выливалось в серьезные скандалы. Тогда она вдруг начинала пронзительно
кричать на него, называя "проклятым бездельником", "подлецом" и "дешевкой".
Иногда вопли сопровождались оплеухами, и Кейт приходилось закрывать уши
руками или подушкой, чтобы не слышать этой мерзости.
Но в конце концов между ними воцарялось что-то вроде согласия, унылого
и кислого. Кейт слышала, как они поднимались к себе наверх, в спальню, и
закрывали дверь. Затем следовала долгая тишина, переходившая в визг
кроватных пружин и приглушенные стоны. В эти минуты Кейт хотелось только
одного - провалиться в тартарары или бежать куда угодно, хоть на край света.
Когда она хотела забыть о них, то думала о своем отце. Его фотография
стояла у Кейт на туалетном столике. Иногда девочка подолгу вглядывалась в
дорогое лицо, изо всех сил пытаясь представить, как он выглядел в жизни.
Ей уже было трудно вспомнить, но где-то в глубине души жил его образ,
тихий и светлый. Она словно видела себя сидящей на отцовских коленях, пока
он читал газету, и, казалось, ощущала тепло обнимающих ее рук и живота,
касавшегося крошечной спины. Он бормотал вслух, читая статью за статьей, и
слова "ассамблея", "комиссия" (и многие другие, смешные и непонятные) стали
ее знакомцами, как диковинные игрушки для взрослых, которые, устав скакать
по строчкам, вдруг невзначай забрели в ее маленький, уютный мирок.
Это было так забавно, она так остро ощущала близость отца, что даже
теперь, через несколько лет после его смерти, она не могла заставить себя
взять в руки газету. В сущности, именно от этого слова и стали казаться ей
чужими, враждебными. Они словно были из того мира, вернуть который ей было
не под силу, но тоска по нему наполняла все ее существо незатухающей болью.
Она вспоминала, как отец купал ее, когда она была еще совсем малышкой,
надевал на нее чудесные, почти кукольные одежки и слушал ночную молитву,
произнесенную нетвердым детским голоском. Странно, но она почти физически
ощущала близость отца, словно его руки утирали ей слезы, целовали маленькие
порезы и ранки, тогда как живая мать была далекой и бесплотной, будто
призрак.
Кейт до сих пор поразительно ясно помнила тот миг, когда она, лет трех,
вбежала из ванной в комнату к родителям голышом, смешно размахивая руками.
Мать ее побранила, но отец взял на руки и сказал: "Ну, ну, Кейти... У тебя
будет еще уйма времени побыть очаровательной девушкой, все еще впереди. А
теперь быстренько надень пижаму".
С тех пор как папа умер, никто не называл ее Кейти. Мать вообще редко
упоминала ее имя и относилась к девочке с враждебной отстраненностью, без
малейшей теплоты. Всецело поглощенная собой, она была озабочена только своей
внешностью - укладывала волосы, наносила макияж или же болтала по телефону.
Для дочери у нее времени не было.
Кейт стала вдруг понимать, что брак родителей вовсе не был удачным. В
самом деле, быстрота, с какой Рей занял место отца в их доме, наводила на