"Ромен Гари. Леди Л." - читать интересную книгу автора

и мои восторги по поводу этого прелестного создания вызывали одни лишь
веселые улыбки".
Краевский находился тогда в закате своей карьеры, но, по его
собственному признанию, он никогда не играл так вдохновенно, как в тот
вечер. "Таким образом я воздавал должное идеалу, пылавшему в душе этого
человека, - пишет поляк и добавляет с этой своей склонностью к прикрасам,
следы которых Леди Л. с сожалением находила порой и в его музыкальных
интерпретациях, - идеалу, который приливами своих чувств грозил обратить в
пепел весь мир".
Подвигов такого рода в карьере Армана Дени было немало. Быть может, в
этом и вправду следовало видеть печать "буржуазного романтизма", в котором
его упрекал Кропоткин, но Леди Л. казалось, что эта тяга к поражающему
воображение, театральному свидетельствовала в действительности о новом
понимании пропаганды и агитации - явлении, секрет которого был раскрыт
лишь в XX веке. "Овладение массами" стало единственной целью эпохи во всех
сферах и не могло осуществляться только за счет силы идей; театральность,
инсценировка и разукрашенная всеми соблазнами сердца, воображения и мысли
демагогия стали оружием в великих попытках обольщения, подготовка которых
шла полным ходом. Франция всегда являла собой скороспелый плод, и драма
Армана Дени заключалась в том, что он был первопроходцем.
Происшествие с итальянским дирижером Серафини показывает, что речь шла
не о какой-то импровизации, случайно возникшей в голове юного идеалиста,
но о четко спланированной, широкомасштабной кампании. Достопочтенного
итальянца похитили по дороге в Оперу, где публика напрасно прождала его
весь вечер; Арман и Фелисьен Лешан отвезли его в приют на берегу канала
Сен-Мартен, где на убогих нарах храпело, вычесывало вшей и горланило
пестрое сборище бедняков и пьяниц. Там маэстро попросили дирижировать
воображаемым оркестром, и два часа подряд, во фраке и с палочкой в руке,
он жестикулировал, как кукла, перед кошмарной аудиторией, которая
аплодировала и, судя по всему" очень возлюбила эту пантомиму, ибо едва
давала несчастному время перевести дух и вытереть пот, градом катившийся
по его испуганному лицу. Впрочем, Арман Дени питал глубокую идеологическую
ненависть к музыке, поэзии и искусству вообще: во-первых, потому что оно
предназначалось лишь для избранных, а также из-за того, что любое
стремление к прекрасному казалось ему оскорбительным для народа, если не
вписывалось в рамки всеобщей борьбы за изменение условий его
существования...
Альфонс Лекер сказал несколько слов Арману Дени, и тот сделал знак
Анетте следовать за ним. Он взглянул на нее лишь мельком. Леди Л.,
вспоминая ту сцену, даже сейчас еще в биении своего сердца и в неожиданно
подступавшем к горлу комке ощущала всю неукротимость и глубину охватившего
ее тогда чувства. Это было первым проявлением одной из черт тиранической и
властной натуры, ошибки которой сегодня ей были слишком хорошо известны.
Красота - мира, людей и вещей - всегда как бы приводила ее в смятение либо
вызывала наводящее смертную тоску ощущение эфемерности; потребность
продлить, увековечить перерастала в стремление к страстному обладанию,
неуступчивое и отчаянное одновременно. Она никогда не могла смотреть на
Армана без возмущения, ибо знала, что через минуту он отвернется, уйдет,
бросит ее, и неистовое, абсолютное счастье, которое она испытывала, когда
ощущала его в себе, не сможет продлиться, что, в сущности, оно эфемерно и