"Ромен Гари. Пляска Чингиз-Хаима" - читать интересную книгу автора

- Пять с половиной... В конце концов, какое это имеет значение. Знаете,
однажды ночью он явился и потребовал от меня, чтобы я дал клятву, что до
конца своих дней буду есть только кошерное. Я теперь не смею взять в рот
даже ломтик ветчины... Если так дальше пойдет, он меня доконает. У меня
впечатление, что он хочет, чтобы я перешел в иудаизм.
Вот уж неправда. Я всегда уважал религиозные убеждения других. И у меня
нет ни малейших намерений запрещать моему другу Шатцхену лакомиться
ветчиной. Но когда так близко сживаешься с кем-нибудь, в конце концов
обязательно перенимаешь некоторые его вкусы и привычки. Это называется
миметизм, один из великих законов природы. К примеру, ни для кого не
секрет, что, когда возвращается миссионер, пробывший в Китае лет
пятьдесят, глаза у него чуточку раскосые. Вполне естественно, Шатцхен
перенял у меня некоторые привычки, некоторые черты характера. Вечером в
пятницу он даже готовит кое-какие наши кушанья. Чолнт, цимес, гефилте фиш.
Пытается сгладить, да что там, исправить совершенное. Братается с нами.
- Вы слишком зациклились на этом, - заметил Гут. - Вам надо бы провести
некоторое время в какой-нибудь арабской стране, пройти, так сказать,
дезинтоксикацию.
- Вы полагаете, что, имея на руках эту серию убийств, я могу себе
позволить отпуск? Строго между нами, Гут, я ведь даже не очень-то огорчен
этим. Это позволило мне пересмотреть свои представления.
- Если нам удастся поймать преступника, ваше фото появится во всех
газетах.
Вид у Шатца стал очень обеспокоенный, но это он зря. Он так изменился
за эти годы, что его никто не узнает.
- Так что мне сказать этим господам? - поинтересовался Гут. - Барон фон
Привиц очень настаивает: он уверяет, что вы получили приказ принять его.
- Никаких приказов. Министр действительно звонил, но я в это время
отсутствовал.
- А что с журналистами?
- Скажите им, что я...
И тут возникаю я. Надо меня видеть: длиннющее пальто, покрытое белой
известкой, волосы торчком, каждый волосок как застывшая молния. Я сажусь
на стол Шатца, кладу руки на колени и небрежно покачиваю ногой.
- Скажите им, что я... занят! - рычит Шатц. Гут выходит. Я сижу на
столе. Хюбш, уткнувшись носом в бумаги, скребет перышком. Шатц берет со
стола стакан и наливает шнапса. Нерешительно бросает взгляд на Хюбша и
незаметно предлагает его мне. Я отрицательно качаю головой. Шатц не
настаивает и выпивает сам. Секунды три он пребывает в некоем сомнении,
потом наклоняется, украдкой открывает нижний ящик стола и достает пакет с
мацой. Вытаскивает из пакета опреснок и протягивает мне. Но я не поддаюсь
на соблазн. Мой друг вздыхает и кладет пакет обратно в ящик. А когда
выпрямляется, обнаруживает, что Хюбш стоит и с безграничным изумлением
наблюдает за ним. Комиссар багровеет. Нет ничего неприятней, чем быть
застигнутым подчиненным в момент интимных отношений с дорогим тебе
существом. Шатц взрывается:
- Хюбш, какого черта вы шпионите за мной? Что вас так заинтересовало?
Писарь опадает на стул, облизывает губы и молча качает головой. Вид у
него совершенно ошарашенный. Похоже, он убежден, что шеф сошел с ума. Но
надо признать, что картинка эта: комиссар полиции с умоляющей улыбкой