"Ромен Гари. Жизнь впереди" - читать интересную книгу автора

гонявших мяч во дворике за бистро. Потом мне захотелось пойти куда-нибудь
еще, но куда - я не знал, поэтому продолжал торчать там. Я знал, что мадам
Роза наверняка уже в панике, - она всегда боялась, как бы со мной чего не
стряслось. Выходить из дому она почти что перестала, потому что втащить ее
обратно наверх не было уже никакой возможности. Поначалу мы вчетвером
поджидали ее внизу и, когда она подходила, всем скопом наваливались и
подталкивали ее. Но теперь она все реже бывала в своем уме, ноги и сердце ей
совсем отказывали, а дыхания не хватило бы даже на кого-нибудь в четверть ее
веса. О больнице, где тебя принуждают умирать до конца, вместо того чтобы
сделать укол, она и слышать не хотела. Она говорила, что во Франции общество
выступает против легкой смерти и тебя заставляют жить столько, сколько ты в
состоянии мучиться. Мадам Роза страсть как боялась мучений и все время
повторяла, что когда ей действительно надоест, она сама найдет способ от
себя избавиться. Она предупреждала нас: если ею завладеет больница, то
Общественное призрение всех нас тут же узаконит, и принималась реветь при
одной мысли о том, что может помереть в согласии с законом. Закон сделан для
того, чтобы защищать тех людей, у кого есть что защищать от других. Мосье
Хамиль говорит, что человечество - это всего лишь крохотная запятая в
великой Книге жизни, ну а если старый человек морозит такую чушь, я не знаю,
что тут еще сказать. Человечество - не запятая, потому что когда мадам Роза
глядит на меня своими еврейскими глазами, она никакая не запятая, она скорее
вся великая Книга жизни целиком, и я не желаю этого видеть. Два раза я ходил
в мечеть ради мадам Розы, но это ничего не дало, потому что на евреев это не
действует. Вот почему мне было тяжело возвращаться в Бельвиль и оказываться
с глазу на глаз с мадам Розой. Временами она ойкала: "Ой-ей-ей!" - это крик
еврейской души, когда у них где-нибудь болит. У арабов это звучит совсем
по-другому, мы говорим: "Хай! Хай!", а французы - "О! О!", когда бывают
несчастны, - не нужно думать, что с ними такого никогда не случается. Мне
вот-вот должно было стукнуть десять лет, потому что мадам Роза решила, что
мне пора привыкать иметь свой день рождения, и он приходился как раз на
сегодня. Она сказала, что это важно для моего нормального развития, а все
остальное - имя отца, матери - это блажь.
Я устроился в подворотне - переждать, пока это пройдет, но время - оно
старее всего на свете и потому плетется еле-еле. Когда людям плохо, глаза у
них набухают и вмещают больше, чем вмещали до того. Вот и у мадам Розы глаза
словно набухали и становились все больше похожи на собачьи. Так смотрят
собаки на того, кто ни за что ни про что награждает их пинками. Я прямо
видел ее глаза перед собой, а ведь в тот момент находился на улице Понтье,
неподалеку от Елисейских полей с их шикарными магазинами. Ее довоенные
волосы теперь все больше и больше выпадали, и когда в ней порой пробуждался
боевой дух, она отправляла меня на поиски нового парика из настоящих волос,
чтобы снова стать похожей на человека. Старый ее парик - тот тоже совсем
опаскудился. Надо сказать, она становилась лысой, как мужчина, и на это было
больно смотреть, потому что для женщин это не предусмотрено. Новый парик она
тоже хотела рыжий, этот цвет больше всего подходил к ее типу красоты. Я
ломал голову, где бы его спереть. В Бельвиле нет таких специальных заведений
для страхолюдин, которые называются институтами красоты. А на Елисейских -
туда я сунуться не решался. Там надо спрашивать, мерить - в общем, дрянь
дело.
На душе было препогано. Даже кока-колы не хотелось. Я пробовал убедить