"Ромен Гари. Жизнь впереди" - читать интересную книгу автора

жестокую травму.
И тут мадам Роза сама всплакнула: никто так не любил красивых историй,
как она. Думаю, доктор Кац был прав, когда я ему об этом рассказал. Он
сказал, что шлюхи - это надуманное понятие. Да и мосье Хамиль, который
прочитал Виктора Гюго и прожил больше, чем любой другой старик, с улыбкой
объяснил мне, что нет ничего белого или черного и что белое - это зачастую
хорошо замаскировавшееся черное, а черное - это белое, которое дало себя
захватать. И он даже добавил, глядя на мосье Дрисса, который принес его
любимый чай с мятой: "Уж поверьте моему опыту старика". Мосье Хамиль -
великий человек, просто обстоятельства не так сложились.
Чеки не приходили вот уже несколько месяцев, а что до Банании, то этих
денег мадам Роза и вовсе не нюхала, если не считать того дня, когда его нам
сплавили, потому что тогда мадам Роза затребовала плату за два месяца
вперед. Теперь Банании бесплатно шел четвертый год, но он вел себя без
всякого стеснения, как если бы за него платили. Мадам Роза сумела подыскать
ему семью - этому шкету всегда чертовски везло. Мойше - тот все еще состоял
под наблюдением и лопал в семье, которая пасла его уже шесть месяцев, желая
удостовериться, что ребенок хорошего качества и не страдает эпилепсией или
припадками. Именно припадков больше всего боятся семьи, когда прицеливаются
к малышу, так что это главное, чего надо избегать, если хочешь усыновиться.
На приходящих пацанов и для прокорма самой мадам Розы требовалось тысяча
двести франков в месяц, да еще к этому нужно прибавить лекарства и кредит, в
котором ей отказывали. Одну только мадам Розу меньше чем на пятнадцать
франков в день кормить было нельзя, не будучи извергом, даже если уговорить
ее похудеть. Помню, я честно сказал ей, что нужно похудеть, чтобы поменьше
есть, но это было очень жестоко по отношению к старому человеку, который
один в целом свете и которому поэтому себя самого нужно больше, чем кому
другому. Когда вас некому любить, все обращается в жир. Я снова зачастил на
улицу Пигаль, где по-прежнему виделся с той дамой, Маризой, которая полюбила
меня, потому что я был еще ребенком. Но я страсть как боялся, ведь сутилеров
сажают в тюрьму, и потому встречаться нам приходилось тайком. Я поджидал ее
в подворотне, она приходила, обнимала меня, наклонялась, говорила: "Золотко
ты мое, как бы я хотела иметь такого сына, как ты", а потом совала мне плату
за встречу. Еще я пользовался у нас в квартале Бананией, чтобы без помех
шуровать на полках. Я оставлял Бананию одного с его улыбкой, чтобы та
обезоруживала, и он устраивал вокруг себя скопление народа, потому что своим
видом вызывал взволнованные и умильные чувства. К этим чернокожим очень
хорошо относятся, когда им четыре-пять лет. Бывало, ущипну его, чтоб он
заголосил, люди окружат его заботой и участием, а я тем временем тырю всякие
пригодные для еды штуки. У меня было пальто до пят с бездонными, как прорва,
карманами, которые мне пришила мадам Роза, и все выходило как по нотам.
Голод спуску не дает. Чтобы выйти из магазина, я брал Бананию на руки и
примащивался возле какой-нибудь женщины, которая расплачивалась, и все
считали, будто я с ней, а Банания тем временем улыбался всем и каждому, как
шлюха на панели. К детям все настроены очень хорошо, пока они еще не опасны.
Даже мне доставались ласковые слова и улыбки - людям всегда как-то покойно
на душе при виде пацана, который еще не достиг бандитского возраста. У меня
каштановые волосы, голубые глаза и нет такого еврейского носа, как у арабов,
так что со своей физиономией я могу сойти за кого угодно.
Мадам Роза стала лопать поменьше, и это шло на пользу не только ей, но