"Александр Гаррос, Алексей Евдокимов. [Голово]ломка " - читать интересную книгу автора

рубчиком жалюзи... Демократия была соблюдена. Субординация тоже.
Сдержанно-польщенный, одухотворенно-деловитый я вернулся взглядом к экрану,
руками к клавиатуре; жестом хирурга или пианиста энергично пошевелил
пальцами. Подстегнутый разовой инъекцией служебного энтузиазма мозг
формировал окончание недособранной фразы. Есть... свой... Но до пальцев
похвальный импульс так и не добрался. Действие разбодяженного конформина, не
успев принести ни результатов, ни удовольствия, сменилось тут же вязким
отходняком. Как у героинщиков-ветеранов, которым дозы хватает, говорят, лишь
на пару секунд. Все более вяло я глядел на три с половиной предложения
новогоднего приветствия великим вождями и любимым руководителям, заказанного
Очкастым мне как бывшей акуле пера, и и все менее понимал смысл написанного.
Рука, опавшая на "клаву", указательным пальцем гоняла туда-обратно вдоль
четырех строк курсор. Затем, встрепенувшись, с новой решимостью нажала alt
x. Разгоняясь, я ворвался с оперативного простора жесткого диска
персонального компьютера Pentium 200 в LAYOUTTT. Ввинтился в WORDOUT.
Скользнул в COPYCAT. Рухнул в HKGRAPH. Ввалился в SYSTEM. Двинул курсор
вправо вниз, в TEMPT. Ткнув enter, нырнул в чащу служебной директории
WORDART. Морщась, сотворил файл molitva.txt.
"Боже! Как они меня заебали! Все эти сотруднички, соратнички, олежеки,
все эти начальнички, пыльные Очкастые и очкастые Пыльные! Все эти, блядь,
Цитроны-читатели, которые, будь моя воля, читали бы попеременно свой
смертный приговор и положительные анализы на рак всего! Все эти папхены,
которых лучше б в свое время самих папхен на простыне оставил! Все эти
ДОЛБОЕБЫ, ПИДОРАСЫ, ХУЕСОСЫ!!!!!!!! Как они меня заебали, Господи!
Пожалуйста, забери их отсюда. К себе или к коллегам - меня не ебет. А если
Ты не заберешь их сам, то я об этом позабочусь. Вот еще денек такой жизни,
еще два - и все. Чарли Мэнсон в тюряге своей от зависти сдохнет, че я с ними
сотворю. Ты въехал в базар, Господи?"
Говорят, надежда умирает последней. Гонят. Отвечаю. Когда-то на меня
возлагали большие надежды. Надежды эти давно и небезболезненно скончались. А
я вполне жив. Хотя если на меня что и возлагают сейчас, то все больше - с
прибором. Двенадцать лет назад я был выпускник первого в стране, тогда еще
союзной республике, гуманитарного лицея - спешно измысленного по
реанимированной шестидесятнической моде инкубатора юных талантов.
Вооруженные дедуктивной методой учителя способны были разглядеть грядущего
пушкина альбо кюхельбеккера и в трилобите. А уж во мне - и вовсе за милую
душу. Умение легко и в сжатые сроки выстроить на пустом месте по любому
поводу высокоинтеллектуальную и абсолютно бессмысленную конструкцию из
допущений, натяжек, повернутых под нестандартным углом стандартных клише,
актуальных публицистических кумулятивных слоганов и удивительно уместных
цитат из Борхеса, Бродского, Беккета и Бодрийяра, придуманных тут же по ходу
дела, - искупало все. Раздолбайство, пофигизм, принципиальное невыполнение
домашних заданий и регулярную неявку на две трети уроков. Умение это все еще
котировалось и четыре года на местном журфаке. И даже первые пару лет из
шести последующих, проведенных на должности колумниста, штатного
позолоченного пера ежедневной рижской газеты "СМ". В эту садомазохистскую
аббревиатуру ужалось морально устаревшее "Советская молодежь". Какое-то
время я даже чувствовал себя привилегированным - так, должно быть,
позиционируют себя в жизненном контексте сотрудники всяческих мелкоэлитарных
спецподразделений. Мне не надо было зачищать город в поисках вертких и