"Джеймс Алан Гарднер. Неусыпное око" - читать интересную книгу автора

пациентов, не контролировавших себя. Дезинфицирующие средства, которыми
обильно поливалось все, на чем могли быть микробы. Сильный металлический
запах крови улумов. Трудовой пот людей-добровольцев, перестилавших постели
на рассвете хмурого дня, поворачивавших пациентов, чтобы не было пролежней.
Улумы не могли ощутить ни одного из этих запахов. Благодарить за это
стоило разработчиков их ДНК, они были ограничены рамками бюджета и не сочли
обоняние столь важным качеством; а улумы, конечно, так и не узнали, чего они
были лишены.
Везучие.
Подходя к третьей койке в пятом ряду, я силилась вспомнить, кто же днем
раньше ее занимал. Это само по себе говорило о многом, не правда ли? Я
болтала со столькими пациентами на прошлой неделе, знакомилась с ними,
узнавала их...
Нет, нет, нет. В том-то и дело, что я их не узнавала. Просто старалась
нахвататься разных сведений - где они жили до чумы, кем работали - так, по
верхам... Большинство пациентов едва могли говорить, а я едва могла слушать.
В пятнадцать лет хотелось быть милой и легкой, проглотив слово, тут же его
переварить и от него избавиться. Но пятнадцатилетним еще неизвестно, как
притупить все чувства так искусно и рефлекторно, как это удается взрослым
каждый час каждого дня. Пятнадцатилетние могут лишь продолжать заботиться о
больных, застегнувшись на все пуговицы, закрыв глаза и уши, не пуская в
сердце жестокие терзания. Это не притупление чувств, это внутреннее
истекание кровью. Мысли, словно на качелях, летают от "боже, я не хочу быть
здесь!" до "господи, я должна помочь ему!".
Единственной причиной, почему я не сбежала, была обязанность
сверхсущества сохранять лицо перед своими друзьями. Сохранить свою
вызывающую общественную позицию. Они были детьми шахтеров; я - дочерью
врача. Если я хотела придать значимость этой разнице - а я, глупышка,
хотела, - то должна была играть роль сестры милосердия до самого печального
конца.
Это заставило меня быть сильной, задержать дыхание и уложить Зиллиф на
предписанную ей койку. Спустя лишь несколько минут с тех пор, как я подняла
ее на руки, она приобрела оттенок позеленевшей меди (цвет моей куртки), но
сейчас он начал быстро исчезать. К тому времени, как я сложила определенным
образом ее руки и ноги, а также мембраны-паруса - этот стандарт был принят
для всех лежачих пациентов, - Зиллиф уже побелела, подобно больничной
простыне.
- Спасибо, Фэй Смоллвуд, - сказала она. - Ты очень добра.
- Могу ли я принести вам что-либо? - спросила я. - Вы не голодны?
Большинство находившихся здесь улумов ели не больше нескольких орехов
или гремучих жуков в течение дня. Ужасающее количество их было также
обезвожены... правда, вряд ли эта проблема касалась Зиллиф, учитывая, что
нас с ней до нитки вымочил дождь.
- Сейчас я не хочу, есть, - ответила она, - разве потом...
Ее голос будто намекал, что ей нужно нечто другое. Я огляделась, но не
увидела поблизости отца; обычно он просыпался с первыми лучами солнца, но
такой хмурый день, как сегодня, видимо, не способствовал раннему подъему.
Мне не повезло, а я изнемогала от желания сбагрить ему нового пациента!
- Есть ли кто-нибудь, о ком вам хотелось бы узнать? - участливо
продолжала я. - Я могу получить доступ к госпитальным записям по всему миру.