"Север Гансовский. Дом с золотыми окошками (Авт.сб. "Три шага к опасности")" - читать интересную книгу автора

писал, не касаясь пером бумаги, а только водя в воздухе над ней.
В час мы сели ужинать, и разговор сделался общим. Кое-что в их
поведении подсказало мне, что они уже заканчивают сбор материала о Париже
и их пребывание в нашем городе близится к концу. В то же время я начинала
догадываться, кто эти люди, и догадка стала терзать меня.
Прощаясь, мы договорились с Первым, что завтра днем отправимся гулять в
Булонский лес.
Эта прогулка останется со мной на всю жизнь. Я никогда и не думала
раньше, что Булонский лес может быть так прекрасен.
В отель за мной зашли Первый и еще тот мужчина, у которого был
гипнотизирующий взгляд.
Мы поехали по авеню Фош, потом мимо Большого озера, там на какой-то
аллее оставили такси и пошли просто куда глаза глядят.
Осень была уже в полном своем умирании и в полном своем торжестве. Чем
дальше мы уходили от озер, тем безлюднее становилось на аллеях, и когда мы
в глубине пересекли Лонгшан, огромный парк оказался только наш.
Мы были одни.
Деревья стояли, утопая в ковре желтых листьев. Березы и тополь уже
облетели, но липы еще были зелеными, а дальше в глубину шло совсем
царственное буйство красок. Темные буки, желто-зеленые кроны дубов,
багряная и оранжевая рябина и бурые грабы - все перемешалось в каком-то
хороводе. Плакучие ивы стояли в прудах на островках, как серебряные кусты,
а клеи в последнем отчаянном усилии жить, в последнем прощании выгнал в
верхние листья горящий багрово-красный цвет, как яркую кровь природы.
Мы молчали. Было тихо, только падали листья и шуршали.
Осеннее небо сияло ясно, чисто. Стоял редкий для ноября день. Дышалось
легко.
Мы шли все дальше и дальше. И уже в какую-то музыку складывались,
завораживали и буйство разноцветных крон, и безлюдье пустынных аллей, и
шепот падающих листьев.
Изредка за поворотом одиноко белела статуя античного бога,
задумавшегося среди облетевших кустов акации. Иногда вдали, в густоте
желтых ветвей, четко обрисовывался край крыши уединенного шале. Мелькало
озерко, заросшее перламутровой тиной. Кричала птица.
И казалось, захоти - и к шуршанию листьев прибавится легкий шорох
шагов, появятся дамы в кринолинах, Ронсар сядет на скамью, закусив губу,
слагая стих; бледный Паскаль с напряженным лицом пройдет стороной; юноша в
щегольском мягком цилиндре прошлого века обнимет девушку из предместья.
"Сколько слов о любви здесь прошептано..."
Мы молчали.
Аллеи сплетались и расплетались, то уводя в даль, затянутую прозрачным
маревом голубоватых теней, то лукаво поворачивая к неожиданной беседке в
узлах опавшего плюща.
Неожиданный порыв ветра шумел порой наверху в сомкнутых кронах. Ветви
стонали, испуганными стаями слетали листья. Потом опять все успокаивалось.
Становилось тихо, и казалось, что темные стволы огромных старых лип
шепчутся друг с другом, вспоминая тех, кто здесь гулял, надеялся, верил,
любил.
Старый парк соединял прошлое с настоящим. Осень говорила, что все это
уже было, было, было: и молодость, и увяданье. Все было, проходило и