"Север Гансовский. Дом с золотыми окошками (Авт.сб. "Три шага к опасности")" - читать интересную книгу автора

Они были совершенно разные. Один удивлял огромными черными глазами и
гипнотизирующим взглядом. Я просто тонула в его глазах, если он
останавливал их на мне больше чем на секунду. Заметив свой гипноз, он
тотчас старался уничтожить его действие, отводя глаза в сторону и
стесняясь этого так же, как мой самый Первый стеснялся своего взгляда в
ресторане. (Между прочим, у него была сломана рука и положена довольно
неумело в маленький гипсовый лангет. На бинте чернела пятном засохшая
кровь, что показывало открытый перелом. Рука беспокоила его, он порой
болезненно морщился, забываясь.)
Другого характеризовала удивительная пластичность и красота движений.
Хотелось непрерывно любоваться их законченностью. В Третьем как бы
постоянно пела музыка, ритмы пробегали но его лицу, он прислушивался к ним
и снова пускал их на свободное течение.
И вместе с тем этих людей объединяло какое-то общее качество. Качество
некой странной неисчерпаемости и бесконечности, что ли. Остановив взгляд
на лице одного из них, уже не хотелось отрываться, хотелось смотреть
бесконечно, открывая все новое и новое. Так же как бесконечно можно
смотреть, например, на скульптурный портрет египетской царицы Нефертити.
Мы разговаривали. Попытайся я передать здесь их слова, это прозвучало
бы банально. Все дело было в том, как слова говорились и что они значили.
Миры открывались в одной короткой реплике, сопровождаемой взглядом.
Пожатие плеч показывало, как бесконечно много понято в том, что сказала
ты.
Сначала я решила, что они ученые, занятые исследованием проблем физики,
поскольку виден был их интерес к научным учреждениям Парижа. Но потом я
отказалась от этой мысли. Выяснилось, что они недавно пережили какую-то
катастрофу - сломанная рука была ее следствием, - в ходе которой взорвался
и пришел в негодность некий агрегат. На миг мне пришло в голову, что они и
приехали к нам исправлять поломку, но потом оказалось, что, напротив,
неисправность агрегата каким-то странным образом ограничивала их
пребывание в столице.
Вскоре мы встали из-за стола. Я уселась в кресло у камина, и снова
остановилось время, я поняла, что живу сейчас. Душа была омытой и чистой,
жизнь выпрямилась, исчезла всегдашняя жуткая пропасть между надеждами
детства и разочарованиями зрелого возраста, и не хотелось ничего другого,
как только сидеть с ними вот так в зале со старыми гобеленами по стенам,
смотреть на этих людей и слушать, как они обмениваются репликами о
каком-то своем общем деле - неизвестном мне - которое привело их в Париж.
Когда Первый провожал меня в "Бургундию", я уже знала, что сама
переменилась. Знала, что не буду теперь завидовать чужим успехам, как
раньше, что, встретив на улице больную старуху, не обрадуюсь тому, что это
не я, а просто пожалею ее...
Среда - после той ночи была среда - оказалась у меня хлопотной. В
ресторане начали готовить новую программу, старик Валиханов гонял нас с
двенадцати до трех. Потом мне пришлось зайти в ателье примерить юбку и в
страховую контору - я застрахована от несчастного случая на сцене.
Но я была рада этим хлопотам. Мне хотелось, чтоб время бежало быстрее,
так как мы договорились, что вечеров я снова приду к тем шестерым в Нейи.
В страховой конторе я освободилась только около пяти и зашла в "Арену"
перекусить.