"Иштван Галл. Два землемера " - читать интересную книгу автора

вспрыгивают высоко на лоб, потом правая, приплясывая, опускается, а левая
продолжает сидеть на лбу, затем он вдруг опускает и ее, и тут брови
бросаются друг к другу, как лихо отплясывающая пара; я остолбенело гляжу во
все глаза. Он смеется.
Ну что за человек? Все его существо приводит в бешенство; я с
неприязнью смотрю на его лошадиную голову, узкие ступни. Мы и часа вместе не
провели, а я уже терпеть его не могу, как иных старых знакомых. Почему? Мне
кажется, он считает меня глупым или желторотым юнцом, старается разозлить, и
моя злость забавляет его. Простачка из себя строит, а у самого глаза
хитрющие.
Почему он все время повторяет, что бывал на той стороне? Из
хвастовства? Нет, в голосе сквозит что-то большее. У пограничников на такое
слух острый. Но злоупотреблять этим, подозревать без причины -
безответственно. Вряд ли тут злой умысел. Не осмелился бы он разговаривать
так вызывающе, скорее уж осторожно прощупывал бы почву, обходя эту тему.
Нет, нет! Он нарочно напускает туману, чтобы поддеть меня, для него
этот треп и подтрунивание - просто развлечение, сразу видно. Понимаю ведь,
что нет никаких оснований принимать слова старика всерьез, а все же
тревожные мысли не дают мне покоя. И я довольно грубо говорю:
- Пошли. Собирайтесь.
Они тяжело поднимаются, собирают свои шмотки; длинный пошлепал вперед
по непролазной грязи. Его товарищ посмотрел ему вслед, неожиданно повернулся
ко мне и, состроив гримасу, покрутил рукой у лба, дескать, полоумный, не
стоит обращать на него внимания. Потом и мы трогаемся в путь.
Этот второй штатский помоложе, маленький и толстый, он еле
передвигается в заляпанном грязью длинном, до пят дождевике. Мне приятно,
что он со мной заодно, и я с неожиданной теплотой подаю ему руку, помогая
перебраться через лужу. У него бесцветное круглое лицо и маленькие, как у
крота, глазки. С длинным они, видно, недолюбливают друг друга и ведут себя
как чужие. За все время он не сказал ни слова, только сонно и бессмысленно
пялился на нас. Он часто и с видимым усилием месит короткими ножками грязь,
умудряясь влезть в каждую лужу и громко бултыхаясь, как автомобиль со
сломанными рессорами. На плече у него дребезжат полосатые двухметровые рейки
с железными наконечниками; длинный тащит треногий штатив и в клеенчатой
сумке через плечо теодолит. Они топографы и, обходя границу, делают съемку,
чертят планы. На заставе их окрестили землемерами, поскольку эта профессия
более понятная. Каждый из нас видел, как межевали пахотную землю: тащили по
земле длинные грязные цепи, отмечали их концы колышками и ставили табличку с
фамилией владельца. Когда кооперативы размежевывали земли, все было примерно
так же, только колышки эти выдергивали. Словом, к штатским прилипло это
прозвище.
Из зарослей ракит мы вышли в поле. Почва здесь влажная, топкая, и поле,
словно паутиной, вдоль и поперек переплетено сетью канав. Множество узких
канавок бежит параллельно друг другу, впадая в большие, а те в свою
очередь - в ведущий к Ферте главный канал; он течет посредине поля, но,
поросший тростником и осокой, отсюда едва виден. Поблескивают маленькие
озерца. Тут и там купы ракит - как разбредшееся по пастбищу стадо. Стаи
ворон шуршат крыльями у нас над головами, но, едва я навожу на них автомат,
в страхе разлетаются. А в общем, они нас не боятся. Садятся на землю метрах
в двух и внимательно смотрят, как два землемера устанавливают свою треногу,