"Наталья Галкина. Ночные любимцы. Повесть" - читать интересную книгу автора

половине дворца пел соловей, рычал тигр, лаяла лисица, молчала в
потаенном восторге выпучившая глаза золотая рыбка. В конце сна
синего шакала и красную обезьяну в результате сложных дворцовых
интриг изгоняли, и царем музыки становился крошечный
разноцветный жаворонок Абу Баракиш, гордо появившийся на
подоконнике второго этажа дворца и крикнувший всем своим,
облепившим дворец, подданным древнее приветствие: "Семья! Приют!
И простор!"
На последнем слове приветствия Ганс и проснулся, отнюдь не на
просторе и даже не на крыше, а в весьма тесном помещении.
-- Эммери, -- сказала я, когда мы дошли с ним до моста, -- я
прочла про сны. Почему сны? Это как-то касается вас или Хозяина?

-- У человека порога, человека межи сны всегда яркие,
художественные, запоминающиеся, с повторяющейся через годы
обстановкой и географией на особицу, часто зеркально
отображающие реальность. Пограничные с ясновидением.
-- Сновидение, ясновидение, -- сказала я. -- А у меня сейчас
душевная слепота. Или духовная. И некому перевести меня через
улицу.
-- Я знаю, Лена. Я вам сейчас не указчик. Я прихожу только к
людям межи, только такому человеку я спутник. И собеседник.
-- Но ведь вы говорите со мной. Почему?
-- Ленхен, вы дитя природы, в вас есть от настоящей женщины, во
все времена на самое себя похожей. Разве непонятно?
-- Настоящих женщин полно, -- сказала я.
-- Неправда.
В польском саду целовались парочки; я им завидовала.
-- В настоящей женщине небытие, то есть инобытие с бытием
встречаются. А вы еще ребенок, Лена, но ведь подрастете
когда-нибудь, да?
-- Надеюсь, -- сказала я уныло. -- Что мне делать, Эммери?
Раньше я жила легче. Черт меня дернул сунуться в чужой тайник.
-- Мир неисправим, -- сказал Эммери, улыбаясь, -- нешто можно к
ночи при ангеле поминать...
-- Я больше не буду. И где это вы видите ночь? Одна заря сменить
другую спешит. Петушок пропел давно. Вся зга видна.
-- Полно, Лена, не плачьте, перестаньте.
Дома, одна, за закрытыми дверьми, я разревелась в голос, на меня
обрушилось враз ожидающее меня житие без неопределенных надежд,
без розовых очков, без сотворенных кумиров. Я была не готова к
подобному житию. Отсвет восточной маски лежал на всем,
беспощадный отсвет. Эммери снял маску с меня так неудачно; или
состояла она из двух частей -- видимая снялась, невидимая
осталась? неснимаемая (как железная!), невесомая
маска-невидимка. Но, поскольку все проходит, иссякли и мои
слезы.
Мне было не уснуть, и я развязала тесемку на объемистой связке
старинных бумаг, показавшихся мне сначала письмами; были и
письма, а сверху лежали несколько листков (подобные листки