"Паулина Гейдж. Искушение богини " - читать интересную книгу автора

- Принеси мне пива.
- Но оно не понравится вашему высочеству.
- Раньше нравилось. И не указывай, сама знаю, что мне нравится, а что
нет.
Глядя поверх стакана, она заметила, как в зал скользнула Хетефрас и,
подойдя к матери, зашептала ей что-то на ухо. Ахмес кивнула и продолжала
есть. "Значит, - подумала Хатшепсут, - ничего страшного не случилось". Менх
и Юсер-Амон покончили с едой и теперь боролись на полу, катаясь между
обедающими, а мать Менха опрокидывала стакан за стаканом, точно заправский
солдат в кабаке. Никто не пел. У фараона болела голова. Музыканты
по-прежнему негромко наигрывали, гости ели, пили и веселились, часы медленно
текли. Наконец Хатшепсут, у которой от крепкого пива слегка закружилась
голова, села, уткнув подбородок в ладони, и стала ждать, когда Нозме
поглядит в ее сторону и сделает знак, что пора в кровать. Тут ее отец
оттолкнул свой столик и поднялся. Все, кто еще мог, тоже встали и
поклонились.
В несколько широких шагов он подошел к Хатшепсут и протянул ей руку:
- Пойдем, Хатшепсут. Пора нам поговорить. Да и спать тебе уже время.
Вон у тебя круги под глазами. Нозме!
Женщина подбежала к ним.
- Пойдешь с нами.
И он вывел их в коридор, а в зале за их спинами снова зазвучала музыка.
Личная приемная фараона и его спальный покой были меблированы так же
скудно, как и весь остальной дворец, но именно здесь находилось средоточие
власти. Две статуи у входа - крытый золотом песчаник - грозно взирали на
всех входящих. Между ними была дверь из кованой меди, украшенная
изображением коронации Тутмоса, за ней открывался покой, по стенам которого,
освещенным многочисленными светильниками из золота, прогуливались меж
золотых деревьев серебряные боги, золотые птицы порхали с ветки на ветку, а
желобчатые колонны взмывали к лазуритовому потолку. Золото было повсюду. Оно
было священным даром богов, и из него отлили ложе фараона на четырех львиных
лапах; в изголовье был изображен сам Амон, который, покровительственно
улыбаясь, оберегал ночной покой своего сына. В углах покоя замерли на
полушаге четыре каменных изваяния богов; золотые короны делали их выше,
длинные тени статуй расчертили пространство пола. Неудивительно, что в такой
комнате, как эта, сердце девочки наполнилось гордостью и страхом.
Тутмос опустился в золоченое кресло рядом с ложем и знаком велел дочери
сесть. С минуту он разглядывал ее, окруженную ровным золотым сиянием, а она,
слегка охмелев от пива, отвечала ему пристальным взглядом, от страха зажав
ладошки меж смуглых коленок. Да и было чего бояться: бритая голова, широкие,
мощные плечи, волевой, выступающий подбородок впечатляли.
- Хатшепсут, - сказал он наконец. От неожиданности она вздрогнула.
- Я намерен преподать тебе урок, который, я надеюсь, ты никогда не
забудешь, а если забудешь, то горько пожалеешь об этом.
Он умолк, ожидая подобающего ответа, но, хотя рот девочки открылся, она
не смогла выдавить ни звука, и он продолжал:
- Ежедневно и ежечасно тысячи людей знают, где я нахожусь и что делаю.
Я говорю - они повинуются. Я умолкаю - они трепещут. Мое имя на устах у
всех, начиная с ничтожнейшего из храмовых служек и заканчивая моими
высокородными советниками, дворец непрерывно полнится слухами,