"Тосиюки Фую. Дырявый носок (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу автора

два-три зуба, поэтому трудно было понять его речь - он говорил точно с
набитым ртом.
- Конечно, пожалуйста. - Я подал ему носок. Бродяга взял его грязной
костлявой рукой, высовывавшейся из обтрепанного рукава шинели. На лице его
появилось радостное выражение. Повернувшись ко мне спиной, он направился к
скамье, стоявшей в углу. Вид у него был просто счастливый.
"Не тот ли это, чего доброго, старик, которого я видел здесь четыре
года назад?" - заподозрил я. Его лицо не сохранилось в моей памяти, я не
помнил ничего, кроме того, как серебрилась щетина на его лице, когда он
нежился на солнышке.
Бродяга присел на скамью, снял черный, весь в трещинах, башмак.
Показалась давно не мытая нога. Чтобы смахнуть песок, он несколько раз
встряхнул носком и сунул в него ногу. Средний палец вылез из дыры. Он
натянул темно-синий носок поверх суконной брючины, которую обернул вокруг
лодыжки. С довольным видом шлепнул себя по голени. Если бродяга
действительно был тем, кто продал свои носки спекулянту, то один из пары
теперь вернулся к нему. Когда он сумеет заполучить другой? А пояс?
Мне вдруг почудилось, что я еще встречусь с ним, может быть, через
много лет. Я поймал себя на том, что смеюсь. И хотя понимал, что смеяться
нечему, мне было смешно.
Придется вернуться в лепрозорий. Нельзя запускать рану на ноге, да и
мое устройство на работу, похоже, было делом безнадежным. Я сбежал из
лепрозория, но, думаю, мне не откажут, если я вернусь.
Целый месяц я упрямо искал работу, этот опыт не пройдет даром, по
крайней мере на пути к самопознанию. Вряд ли я стану раскаиваться в том, что
открылся Киёмидзу. В отличие от старого бродяги и от тех рабочих, кому не
повезло, у меня было куда вернуться. Горячая пища трижды в день, постель, не
слишком мягкая, но в которой не окоченеешь, и крыша от дождя. Я еще
счастливчик в сравнении с ними. Хотя у этого счастья очень горький вкус...
Подумав о возвращении, я затосковал. В лепрозории будет тепло и уютно, но я
впал в меланхолию. Почему же? Поправлю здоровье, буду спать на чистых
простынях, три раза в день меня будут кормить... Будь я покрепче, всему
этому я предпочел бы грошовую ночлежку, где спал бы, положив под голову
собственную обувь, и где меня кусали бы клопы.
Оцука сделал выбор. Разве не стремился он получить что-то особенное,
упорно отказываясь вернуться в лепрозорий? Он не был, как я, нерешительным и
самолюбивым. Если сказать сильнее, Оцука хотел жить по-человечески и за это
расплатился смертью. Я же не умел жить, как Оцука, не мог и умереть, как он.
Вдруг хлынул яркий свет, хотя небо было затянуто тучами. К вечеру
наверняка пойдет дождь либо снег. По календарю уже была весна, но дни еще
стояли холодные.
Лепрозорий в горах Гуммы, должно быть, засыпан глубоким снегом. Завтра
или послезавтра я туда отправлюсь.
Горькая усмешка искривила мои губы. Обгоняя меня, мимо спешили
прохожие.