"Донован Фрост. Храм ночи ("Конан") " - читать интересную книгу автора

в одном из сверкающих покоев Ледяных Чертогов, посему Конан остался
непреклонен. Старухи появились на капище в день, когда, разъяренный
очередной "склокой из-за десятка тесаных колунов", король в сердцах написал
завещание, в которое дрожащая белая рука аквилонского писца внесла
требование сжечь бренные останки Золотого Льва, когда его призовет Кром,
аккурат на вершине рыжего кургана. Писец, бывший, без всякого сомнения,
верным митраистом, на следующий же день после скрепления данной грамоты
королевской печатью, удалился в недавно покинутую пещеру отшельника где-то в
Кезанкийских горах, ища совершенства в посте, молитве и молчании.
Отшумели первые мрачные шутки и таинственные истории, связанные с
жилищем "эйнхериев", когда религиозные настроения в просвещенной столице
резко изменились.
Идя в пику своим соперникам, Черные Драконы принялись усердно посещать
в свободное от службы и стычек время храмы Митры Непобежденного и Митры
Милостивого, а каждый второй выигрыш в кости, к ужасу ортодоксов,
отправлялся в казну служителей Пресветлого.
Вслед за этим столицу взбудоражил исход почитателей Асуры - некогда
влиятельнейшей конфессии, по числу последователей своих, идущей вслед
славящими Митру. Десятилетие назад, в год Дракона, именно жрецы Асуры
поддержали пошатнувшийся престол Аквилонии, а теперь покинули Тарантию.
Конан, поставленный перед выбором - капище "эйнхериев" или храмы Асуры,
выбрал первых. Вернее, будучи совершенно необремененным религиозными
пристрастиями, предложил всем верующим "в любую чепуху, кроме Сета и
Нергала" жить в мире. Однако дух нетерпимости взял свое. И по улицам столицы
десять дней шли процессии одетых в ослепительно белые и багряные одежды
почитателей Асуры. Повозки, которые влекли впряженные добровольцы из
городских низов, заботами о которых прославились лечебницы уходящих, увозили
впервые за века извлеченные из укромных часовен и подземелий реликвии.
Не желая выслушивать сетования советников, Конан удалился на это время
из дворца. Он носился на своем бешеном коне в окружении телохранителей по
полям и угодьям в ужасе попрятавшихся жителей столичных предместий, рубя
учебным деревянным мечом чучела и глиняные горшки, надетые на колышки
заборов, оглашая притихшие окрестности кровожадными корсарскими песнями и
заунывными напевами туранских караванщиков. В те дни их действие
действительно походило на Дикую Охоту, начавшуюся до срока и непосредственно
после жуткой пьянки.
Больше в Капище Конан старался не приходить, дабы "не раздражать шибко
просвещенных столичных умников", довольствуясь лишь слухами да скупыми
рассказами самих "эйнхериев", из каковых он знал, что за последнее время, и
в особенности после ухода почитателей Асуры, в круг костра пытались ступить
не только несколько десятков экзальтированных тарантийских матрон, пара
сотен отставных ратников линейных полков, но и дюжина весьма именитых и
уважаемых в столице и по всему королевству герцогов и нобилей. Культ
ожидания неминуемого конца обитаемого мира и Последней Битвы пустил прочные
корни в самом сердце хайборийской державы. Благо киммерийцы и нордхеймцы не
принимали в свои ряды никого, кроме северян. Однако достаточно было на
определенном этапе развития событий получить молчаливое согласие короля, и в
Аквилонии появилась бы новая церковь, почитающая в качестве основной
культовой фигуры Конана-разрушителя, коему суждено было, мирно упокоившись
на вершине рыжего холма, восстать во плоти в дни всеобщего разрушения и во