"Игорь Яковлевич Фроянов. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов " - читать интересную книгу автора

мысль Рыбакова, что "новгородское посадничье летописание" повествованием о
призвании князей утверждало паритет Новгорода с Киевом в создании русской
государственности 40), следует подчеркнуть и практическое значение этого, на
первый взгляд сугубо исторического экскурса. Думается, оно заключалось в
идеологическом обосновании борьбы Новгорода за независимость от киевских
князей, распоряжавшихся новгородским столом и властно вмешивавшихся во
внутреннюю жизнь местной общины.
Из "Остромировой летописи" легенда о призвании варягов перешла в
"общерусское летописание", получив в XII в. "совершенно иное толкование". В
Повести временных лет третьей редакции, осуществленной по инициативе
Мстислава Владимировича, она "приобретала теперь новый смысл, более общий,
как историческое объяснение происхождения княжеской власти вообще. Мстислав
был вторично выбран новгородцами в 1102 г. Владимир был выбран в нарушение
отчинного принципа Любечского съезда в 1113 г. Не исконность княжеской
власти с незапамятных времен, как это было у Нестора, а всенародное
избрание, приглашение князя со стороны - вот что выдвигалось на первое
место. А что место действия переносилось из древнего Киева в окраинный Новый
город, любезный сердцу Мстислава, это было не так уж важно" 41).
Не со всеми, однако, положениями Рыбакова можно согласиться. Несколько
поспешным представляется тезис, будто в XII в. легенда о призвании варяжских
князей получила "совершенно иное толкование". Правильнее бьыо бы сказать,
что содержание ее стало более емким и сложным, отвечая запросам не только
Новгорода, но и Киева, не только новгородской, но и киевской общины. Легенда
приобретает полифоническое звучание. Но самое, пожалуй, существенное
заключалось в том, что она теперь в большей мере соответствовала
исторической действительности, чем полвека назад. Если во времена Ярослава
воля новгородцев ("захотели они прогнать варягов-разбойников - и прогнали за
море; захотели они призвать такого князя "иже бы владел нами и рядил на по
праву" и призвали" 42)) была скорее желанной, чем реальной, то в начале XII
в. наметился перелом в отношениях Новгорода с князьями, а к исходу 30-х
годов данного столетия принцип свободы среди князей восторжествовал
окончательно. В этих условиях Сказание о призвании князей-варягов
превращается в своеобразный манифест политической вольности Новгорода.
Сказание также декларировало приоритет Новгорода над Киевом в создании
государственности на Руси, что во Введении к Новгородской Первой летописи
младшего извода выражено словами: "Преже Новгородчкая волость и потом
Кыевская" 43) Наконец, в ней проводилась идея "первородности" княжеской
власти в Новгороде, ее независимости от Киева и других крупных волостных
центров, пытавшихся влиять на замещение новгородского княжеского стола. В
этой связи привлекает внимание летописная фраза: "Новугородьци, та суть
людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени". Так читаем в
Повести временных лет. В Новгородской Первой летописи текст яснее и короче:
"И суть новгородьстии людие до днешняго дни от рода варяжьска" 44). Рыбакову
эта фраза кажется неясной и запутанной. Но на самом деле она, по нашему
убеждению, таковой не является. Надо лишь вспомнить об особенностях мышления
древних народов, наделявшего правителей сверхъестественной, божественной
силой. Народная фантазия превращала их в родоначальников племен и народов,
то есть творила этногенетические предания 45).
В качестве отечественного примера можно назвать предание о Кие, Щеке и
Хориве, сохранившееся в Повести временных лет. По всей видимости, оно, как