"Макс Фриш. Назову себя Гантенбайн" - читать интересную книгу автора

без особых трудностей; лишь когда приходит особый успех, он пугается роли,
которую явно играл до сих пор...
Верил ли он самому себе, играя ее?
Это происходит в маленькой дружеской компании, где его, как он знает,
ценят, и ничего собственно, не происходит, вообще ничего, вечер как вечер.
Он не знает, чего он пугается. Он внушает себе, что слишком много выпил (два
бокала! больше ему, наверно, нельзя), и воздерживается, прикрывает правой
рукой свой пустой бокал, когда гостеприимный хозяин вторгается в разговоры
бутылкой, прикрывает молча, чтобы не поднимать шума, но решительно, даже
ожесточенно, словно испуг можно еще отогнать, и в то же время стараясь
сохранить вид внимательного слушателя. Что с ним случилось, спрашивает одна
дама, которая давно уже не участвовала в разговоре. Да и хозяин, только что
получивший выговор от супруги за пустые бокалы, поднимает шум. Что случилось
с Эндерлином? Он знает только, что ему нечего сказать. Позднее он позволяет
снова наполнить свой бокал, поскольку дело тут, видно, не в алкоголе,
напротив, он чувствует себя ужасающе трезвым. К сожалению, еще только
одиннадцать часов, исчезнуть незаметно почти невозможно; он пьет. Как раз на
днях в печати не только родного города, но и в иностранной (это всегда
производит совсем другое впечатление, хотя суть дела остается та же)
мелькнула заметка в три строчки о том, что Эндерлин получил приглашение в
Гарвард, и ему становится не по себе, что именно сейчас заходит речь об этой
заметке, особенно когда хозяйка дома, чтобы подбодрить Эндерли-
236
на, требует во что бы то ни стало выпить за это. Безуспешно пытается он
отвлечь их; Эндерлину ничего не приходит па ум, что могло бы отвлечь его
самого. Кто-то в тумане за торшером, чья-то дочь, не знает, что такое
Гарвард, что значит приглашение в Гарвард. Итак, за ваше здоровье! - не
торжественно, однако с такой долей дружеской серьезности, что возникает
пауза, пауза вокруг Эндерлина. Приглашение в Гарвард, ну да, Эндерлин
пытается превратить это в пустяк, хоть и несколько расстроен тем, что на
него явно уже не возлагали таких надежд. Вино, бургундское 1947 года,
нравится всем, но пауза вокруг Эндерлина остается. В конце концов (Эндерлин
вынужден что-то сказать, чтобы не молчать, как памятник), в Гарвард
приглашали и шарлатанов, а кроме того, это не первое приглашение, которое
Эндерлин получил. Это между прочим. Справедливости ради он вынужден
отметить, что и меньшие университеты, например Базельский, пользуются
заслуженной славой. Или Тюбингенский. Но об этом Эндерлин, собственно, не
должен был и не хотел говорить; да и упомянул он об этом тет-а-тет, когда
общество как раз занято пуделем, который теперь вкатывается в комнату, чтобы
показать свои знаменитые штучки. Чудесный песик! Эндерлин тоже это находит,
довольный, что всеобщее внимание хотя бы временно переключается на пуделька.
Когда же он поедет в Гарвард, спрашивает одна дама, и после того как он
говорит и это - к сожалению, так тихо, что другие, сидящие за абажуром,
задают еще раз тот же вопрос, - и после того как Эндерлин отвечает еще раз
- и притом достаточно громко, чтобы все услыхали, - когда предполагает
Эндерлин выехать в Гарвард, Эндерлин, конечно, снова оказывается в центре
внимания, что бы там ни вытворял пуделек. Ему кажется, что теперь непременно
нужно рассказать что-нибудь веселое, какой-нибудь анекдот, который разрядит
атмосферу. Но никаких анекдотов не приходит ему па память. Ждут без особого
любопытства, однако с готовностью. Что уж такого расскажет человек,