"Макс Фриш. Назову себя Гантенбайн" - читать интересную книгу автора

какой-то бар, где сперва стояли в пальто, а затем подсели к другим, которые
не знали его; может быть, поэтому он и притих. Он заказал только кофе. Когда
он потом вернулся из уборной, говорят они, он был бледен, но заметили это,
собственно, лишь тогда, когда он, уже не садясь больше, извинился, сказал,
что поедет домой, что вдруг почувствовал себя неважно. Попрощался он
коротко, без рукопожатий, походя, чтобы не прерывать разговора. Кто-то еще
сказал: "Погоди, мы ведь здесь тоже ночевать не собираемся!" Но задерживать
его, говорят они, не удалось, и, когда гардеробщица принесла наконец пальто,
он не надел его, а только перекинул его через руку, словно бы торопился. Все
говорят, что пил он немного, и они даже усомнились, действительно ли он
почувствовал себя плохо, не просто ли это предлог уйти; он улыбнулся. Может
быть, у него еще какое-то свидание. Дамы польстили ему своим подтруниванием;
он как бы согласился с их подозрениями, но не сказал больше ни слова.
Пришлось его отпустить. Не было еще даже полуночи. Когда потом заметили на
столе его забытую трубку, было уже поздно бежать вдогонку... Смерть
наступила, по-видимому, вскоре после того, как он сел в машину; подфарники
были включены, мотор тоже, мигалка загоралась и гасла, словно он вот-вот
отъедет от тротуара.
207
Он сидел прямо, запрокинув голову, вцепившись обеими руками в
разорванный воротник, когда подошел полицейский, чтобы посмотреть, почему не
отъезжает машина с заведенным мотором. Смерть была, по-видимому, мгновенная,
и, по словам тех, кого при этом не было, легкая - я не могу этого
представить себе, - такой смерти можно только пожелать...
Я представляю себе:
Таким мог бы быть конец Эндерлина.
Или Гантенбайна?
Скорее Эндерлина.
Да, говорю и я, я его знал. Что это значит? Я представлял его себе, а
теперь он отшвыривает мне мои представления назад, как хлам; ему не нужно
больше историй, как не нужны одежды.

Я сижу в баре, среди бела дня, поэтому наедине с барменом, который
рассказывает мне свою жизнь. Почему, собственно? Он говорит, а я слушаю, пью
заодно и курю, жду кого-то, читаю газету. Вот как дело было! - говорит он,
моя стаканы. Он вытирает вымытые стаканы. Да, говорит он еще раз, так было
дело! Я пью - я думаю: человек что-то испытал, теперь он ищет историю того,
что испытал...

Он был моего возраста, я следовал за ним с той минуты, когда он вышел
из своей машины, кажется "ситроена", захлопнул дверцу и сунул в брючный
карман связку ключей. Требовался общий облик. Собственно, я собирался
сходить в музей, сперва позавтракать, потом сходить в музей, поскольку
профессиональные мои дела были закончены, а знакомых у меня в этом городе не
было, и привлек он к себе мое внимание по чистой случайности, не знаю чем,
движением головы, что ли, таким, словно у пего что-то чешется: он закуривал
сигарету. Я увидел это в тот самый момент, когда и сам хотел закурить; я не
стал закуривать. Я пошел за ним, еще не увидев его лица, направо, бросив
сигарету без промедления и без поспешности. Это было в районе Сорбонны, в
первой половине дня. Словно что-то почуяв, он вернулся к машине, чтобы