"Макс Фриш. Homo Фабер" - читать интересную книгу автора

лимонного сока и тут же убежать со своим кавалером, чаще всего им был
художник с усиками, но иногда и офицер из команды в парадной форме со
сверкающими позолотой галунами, словно в оперетте; Сабет была все в том же
синем вечернем платьице - правда, не безвкусном, но очень дешевом и,
пожалуй, чересчур детском... Я подумывал о том, не пойти ли мне спать. Я
снова чувствовал, что у меня есть желудок, и к тому же мы сидели слишком
близко от оркестра, музыка оглушала, а тут еще, куда ни глянь, пестрота и
бестолочь карнавала: разноцветные лампионы, расплывающиеся в табачном
дыме, - точь-в-точь как солнце в Гватемале, повсюду бумажные драконы,
ленты, переплетение гирлянд - мишурные джунгли - да еще господа в
смокингах, черные, как грифы, оперение которых отливает тем же атласным
блеском.
Но про это мне думать не хотелось.
Послезавтра Париж - вот единственное, о чем я могу думать в таком шуме.
Все же надо будет пойти к врачу и выяснить наконец, что же у меня с
желудком.
Странный это был вечер.
Мистер Левин заметно повеселел - он ведь не привык пить и, вдруг
осмелев, пригласил Сабет танцевать - этакий телеграфный столб! Лицо Сабет
приходилось ему чуть выше пояса, и, чтобы не цепляться за хвосты бумажных
драконов и змей, он все время старательно нагибал голову. Сабет,
разговаривая с ним, становилась на цыпочки и вся устремлялась ввысь.
У мистера Левина не было темного костюма, танцуя, он то и дело сбивался
на мазурку, потому что он родился в Польше, провел детство в гетто и тому
подобное. Чтобы дотянуться до его плеча, Сабет приходилось задирать руку,
как школьнице в трамвае. Я сидел, держал в руке бокал бургундского и,
твердо решив не впадать в сентиментальность из-за дня моего рождения, пил.
Немцы все до одного заказывали сект, то есть шампанское, и мысли мои
невольно вернулись к Герберту, к будущему немецкой сигары (каково-то ему,
Герберту, одному среди индейцев?).
Потом я вышел на палубу.
Я нисколько не опьянел, и, когда Сабет разыскала меня на палубе, я ей
сразу же сказал, что она может простыть здесь, на ветру, в своем тоненьком
платьице. Она хотела узнать, не грустно ли мне, ведь я не танцую. Мне
нравятся современные танцы, смотреть на них забавно - это какие-то
экзистенциалистские прыжки, где каждый танцует сам по себе, выламывается
как умеет, путается в собственных ногах, трясется словно в лихорадке, все
это слегка смахивает на эпилептический припадок, но все очень весело,
темпераментно - это я должен признать, но я так не умею.
Почему я должен грустить?
Английский берег еще не показался...
Я накинул ей на плечи свой пиджак, чтобы она не простудилась. Ветер был
такой сильный, что ее рыжеватый конский хвост все время трепетал где-то у
щеки.
Красные трубы, подсвеченные прожекторами...
Сабет была в диком восторге от этой ночи на палубе, когда ветер свистел
в натянутых тросах, все скрипело и трещало, хлопали брезентовые чехлы на
спасательных шлюпках, а из труб рвались клочья дыма.
Музыка здесь была едва слышна.
Мы говорили о звездах, как обычно говорят ночью, пока не станет ясно,