"Давайте напишем что-нибудь" - читать интересную книгу автора (Клюев Евгений Васильевич)

ГЛАВА 3 Побочная линия, грозящая стать основной

Теперь надо осторожно ввести в повествование какую-нибудь побочную линию: осторожно потому, что любая побочная линия так и норовит превратиться в основную. Стоит писателю на минутку забыться, как второстепенное действующее лицо уже вырвалось вперед – и давай распоряжаться на страницах художественного целого! Распихает там всех главных героев, на которых основная идейная нагрузка лежит, и начинает одеяло на себя тащить. Ты ему: отдай одеяло, стервец, – ан второстепенное действующее лицо только улыбается, как та противная девчонка с обертки конфеты «А ну-ка отними!» – и всё. Собачка около нее прямо истерзалась… нет чтобы вцепиться противной девчонке в ногу да откусить ее по колено, потом отбежать с этой ногой во рту метров на сто и сказать красивым человеческим голосом: «А теперь ну-ка ты отними, дрянь маленькая!» Но это я, конечно, размечтался…

Что же касается второстепенных действующих лиц, то время от времени их, конечно, на место ставить надо – пусть не думают себе, будто они основные, а основные – второстепенные… Вылезет какое из второстепенных вперед – ты ему линейкой по лбу хлоп: дескать, не высовывайся! Только ведь писательское сердце не камень, да и некоторые второстепенные герои уж до того жалостные бывают – впору ради них всех основных перестрелять и передушить, а второстепенному сказать: «В общем, так… бери тут себе все, что захочешь: принцессу, полцарства – или даже полное царство! Бери все это, значит, и… уходи с глаз моих долой: смотреть на тебя больно!»

Вот и Деткин-Вклеткин такой – одно имя способно до слез довести!..

Деткин-Вклеткин родился на брегах Невы, причем на правом и левом одновременно. Это до него мало кому удавалось, но Деткин-Вклеткину как-то удалось. Многие даже утверждали, что деткин-вклеткиных в мире целых два, но другие им не верили. Конечно, двух деткин-вклеткиных в мире быть не могло: природа не создает такого дважды. А если случайно создает, то одного немедленно убивает – причем самым что ни на есть зверским способом.

Деткин-Вклеткин был незаметным – настолько, что органы человеческого зрения его просто не регистрировали. Налетит кто-нибудь, бывало, на Деткин-Вклеткина в толпе – и даже не извинится. А спросишь налетевшего: Вы почему, дескать, не извинились, – так тот посмотрит на тебя непонимающими глазами: «…перед кем, собственно?»

Незаметность эта происходила, может быть, от того, что Деткин-Вклеткин никогда не ел – в общепринятом смысле слова: бутерброды там разные, сосиски какие-нибудь, яйца те или другие, куриные-перепелиные… И не пил – ни чая, ни кофе, ни соков, ни – Боже упаси! – спиртного. А питался он исключительно духовной пищей и более ничем. Приблизительное меню Деткин-Вклеткина на один день могло выглядеть так – причем только так и никак иначе:

Деткин-Вклеткин был человек образованный. Если, конечно, он вообще человек.

Вторая особенность Деткин-Вклеткина состояла в том, что жил он сугубо внутренней жизнью, а внешней жизнью он не жил. Внешней жизни для него вообще не существовало: изредка, правда, что-то извне попадало вовнутрь – и это страшно пугало Деткин-Вклеткина. Он принимался тосковать, начинал размышлять о том, куда бы поместить проникшее в него нечто… и тогда надолго выходил из себя, а потом блуждал как потерянный. Например, как потерянный рубль. Или – как потерянный зонт.

Если же вовнутрь извне не проникало ничего, Деткин-Вклеткин жил спокойно своею внутреннею жизнью и был ею в себе доволен.

Он понятия не имел, как называются страна, в которой он пребывает, город и улица, где он родился и вырос, – Деткин-Вклеткин попросту давно привык все время возвращаться в одно и то же место: наверное, там находился его дом. Может быть, Деткин-Вклеткин был на самом деле кот: коты ведь тоже ничего этого не знают, а не теряются. Или не кот… неважно.

Не интересовался он и тем, что говорят люди, – не интересовался даже, на каком языке. Сам говорил редко, причем на том языке, на каком получалось, – особенно не задумываясь.

Может быть, все это было так потому, что Деткин-Вклеткина постоянно занимал один Большой Вопрос: «В чем смысл жизни?» Он давно уже понял, что спрашивать об этом никого не надо. Когда-то, в далеком детстве, Деткин-Вклеткин подошел к двум-трем прохожим со своим Большим Вопросом, но один из них в ответ дал ему конфету, кем-то надкушенную в прошлом. А другие и этого не давали, – только рассмеивались. И, рассмеявшись, уходили своими дорогами.

Тогда Деткин-Вклеткин изучил от начала до конца сперва всю медицину, потом всю философию, но смысл жизни не открылся ему. С отчаяния Деткин-Вклеткин принялся за искусство и увяз в нем, потому что не было у искусства ни начала, ни конца, а была одна середина – и середина эта была золотая. Он впился в золотую середину, полагая себе, что там и есть смысл жизни – и даже, может быть, не один, а два или три. Но искусство только обманывало Деткин-Вклеткина золотою своею серединою: то одно казалось ему смыслом жизни, то другое, а то и вовсе ни одно ни другое, но, наоборот, какое-нибудь пятнадцатое. Таким нечестным было искусство – и Деткин-Вклеткин грустил, смутно догадываясь, что ничего тут не попишешь. Он ничего и не пописывал, но от поисков не отказывался. А поскольку известно, что «жизнь коротка, искусство вечно», Деткин-Вклеткин до конца жизни обречен был вгрызаться в золотую середину… правда, он этого не знал и все надеялся, что уже совсем скоро подойдет к смыслу жизни и скажет ему: «Здравствуй, Смысл Жизни! Меня зовут Деткин-Вклеткин, я так долго тебя искал!»

Да, следует придумать Деткин-Вклеткину работу: каждый ведь должен работать, добывая средства к существованию, тем более что духовная пища нынче дорога. Работа у него была, значит, какая… а вот такая: нетрудная, но очень ответственная. Он измерял расстояния между разными предметами в дюймах и инчах. Два раза в месяц ему надлежало представлять в свое учреждение, названия которого он не знал, а если и знал, то все равно не понимал, что оно означает, отчет о проделанной работе по строгой форме № 1. Отчет всякий раз начинался словами: «За истекший месяц мною, Деткин-Вклеткиным, были произведены следующие измерения в дюймах и инчах…», а дальше в одной графе указывались сами предметы, в другой же – расстояния до них и от них в дюймах и инчах. Беда была, правда, в том, что Деткин-Вклеткин, раз и навсегда поняв, где на его рулетке дюймы, где инчи, совершенно терялся, когда приходилось называть предметы, ибо названий предметов он чаще всего не помнил. Поэтому записи его обычно выглядели так:

– и так далее.

Когда Деткин-Вклеткин приносил очередной отчет и отдавал его толстой даме, всегда сидевшей за одним и тем же пустым столом в одном и том же белом платье, она обязательно улыбалась ему шестью рядами золотых и снова золотых зубов, после чего медленно и аккуратно разрывала отчет на мелкие кусочки – страницу за странницей, складывала обрывки в большую тарелку, заправляла все это майонезом и быстро съедала, а потом отсчитывала Деткин-Вклеткину деньги и радушно говорила: «Непременно приходите в следующий раз».

Работа отнимала у Деткин-Вклеткина уйму времени и страшно изматывала его, но хорошо оплачивалась. Во всяком случае, Деткин-Вклеткину удавалось купить на свою зарплату ровно столько духовной пищи, сколько он способен был потребить за месяц в поисках смысла жизни. А не искать смысла жизни Деткин-Вклеткин не мог, поскольку сознавал, что, если он не найдет смысла жизни, то его, смысла жизни, скорее всего, вообще не найдут, ибо никому это не надо.

Так жил бы себе и жил Деткин-Вклеткин, если бы однажды сердце его не подпрыгнуло, как ужаленное. Подпрыгнуло же оно не случайно: его действительно ужалило одно воспоминание. Воспоминание было «Марта!» Оно не могло принять более отчетливых очертаний, это воспоминание, потому что пришло издалека, из детства. Деткин-Вклеткин сидел тогда на брегах Невы, причем на левом и правом одновременно, и размышлял свои детские размышления, потому что не знал, что еще с размышлениями этими можно было делать, – как вдруг беспардонная уже и в те времена жизнь ворвалась в них криком «Марта!» – и на крик этот по одному из брегов (Деткин-Вклеткин не помнил, по какому именно) побежала девочка такого же, кажется, возраста, как и сам тогдашний Деткин-Вклеткин. Она была в одних трусиках, а трусики были в красный горошек. Девочка бежала навстречу зову – и Деткин-Вклеткин на одну только минутку поднял глаза, но тут же опустил их и снова вернулся к прерванным размышлениям, чтобы в них забыть крик «Марта!» и бегущую по песку девочку. Крик и девочка забылись хорошо и больше не возвращались к нему, но вот через много лет – «Марта…» – и снова девочка побежала по песку.

Это очень испугало Деткин-Вклеткина – и он стал тосковать: зачем девочка побежала по песку. Натосковавшись, он понял, что не может больше жить без той женщины, которая должна была получиться из этой девочки, и потерял покой. Тогда он тут же захотел измерить в дюймах и инчах расстояние от себя до того места, где потерял покой, но расстояние было столь велико, что измерить его имевшейся у Деткин-Вклеткина рулеткой оказалось невозможно: на это не хватало никаких дюймов, не говоря уж об инчах. Тут он и решил, что пропал, а решив так, сразу сел писать заявление:

– и так далее. Когда Деткин-Вклеткин устал писать это заявление, занявшее около сорока страниц и все еще не подошедшее к концу, он сразу же отнес его на работу, приняв решение досказать устно то, чего ему не удалось дописать.

Впрочем, досказывать не пришлось. Толстая дама, как всегда, улыбнулась ему шестью рядами золотых и снова золотых зубов, медленно и аккуратно разорвала заявление на мелкие кусочки, сложила обрывки в большую тарелку, залила майонезом и, быстро, как обычно, съев все это, отсчитала Деткин-Вклеткину причитающуюся ему за неполные полмесяца сумму, а потом радушно сказала: «Ни за что не приходите в следующий раз». Забегая вперед, скажем, что именно так он и поступил.

Покончив с работой, Деткин-Вклеткин сразу же отправился на брега Невы в надежде, что по песку пробежит или, на худой конец, пройдет женщина Марта, когда ее кто-нибудь окликнет.

Деткин-Вклеткин ждал несколько месяцев, но женщины Марты по песку не пробежало, зато пролетела однажды над ним жирная невская чайка и сказала ему на лету:

– Если ты, Деткин-Вклеткин, ждешь Марту, то ее тут нет.

Деткин-Вклеткин поразмышлял над этой информацией умом и решил, что ничего особенно нового и интересного ему не сообщили. Тогда – чуть ли не впервые за свою зрелость – он обратился к живому существу (чайке) с вопросом:

– А где она?

– В конторе! – странно и страшно крикнула чайка и улетела на веки вечные.

Деткин-Вклеткина передернуло от такой подробности.

– в конторе… – маленьким эхом отозвалось в нем, но он не понял того, что отозвалось, и пошел, кажется, домой. Там он очень не вовремя, потому что был уже вечер, вкусил Завтрака на траве, а потом, чего с ним в это время суток не случалось ни-ког-да, – Музыки на воде… и заплакал.

Музыка на воде – вот еще новости! – очень не понравилась ему, и он захотел каши на молоке. Хотение это произвело на него сложное впечатление, потому что Деткин-Вклеткин плохо представлял себе кашу и еще хуже – кашу на молоке: ему удалось вообразить, и то довольно смутно, только кашу на траве – в виде некоей размазанной по поляне субстанции.

В конце концов, осознав хотение каши на молоке как темное и беспредметное, Деткин-Вклеткин снова отдал предпочтение Музыке на воде, но от Музыки на воде его стошнило. И тогда он решил убить себя.

Более продолжительные раздумья на эту тему устрашили Деткин-Вклеткина, потому вместо себя он решил убить кого-нибудь другого, что тоже было страшно, но уже не так. Тут Деткин-Вклеткин стал думать, кого конкретно ему убить, но никого конкретно припомнить не смог. Всплывавшие в памяти лица ни черта не имели уловимых очертаний и сливались в общее понятие «люди». Убить общее понятие Деткин-Вклеткин не посмел и от отчаяния вспомнил лицо человека, который однажды давно дал ему надкушенную уже тогда конфету. Деткин-Вклеткин обрадовался своему воспоминанию и пошел на улицу убивать того человека. Он искал его много дней, но не нашел. Поняв, что теперь уже того человека не найти, Деткин-Вклеткин принял новое решение: убить первого попавшегося прохожего – и, выйдя из дому, сразу же приблизился к таковому. Ощупав карманы и не найдя в них инструмента для убийства, Деткин-Вклеткин принялся раздумывать о сложности ситуации, в которой оказался, и, пока раздумывал, упустил жертву. Тогда Деткин-Вклеткин, не медля, приблизился к следующему прохожему с теперь уже практической мыслью – убить его словом.

– Ты зараза! – крикнул он человеку в лицо, коего не успел разглядеть. Человек упал и умер, а Деткин-Вклеткин, не интересуясь им больше, с легкой душой зашагал себе вперед. Впоследствии оказалось, что человек этот умер не насмерть, а догнал убийцу, после чего бывшей у него в руках огромной железякой сильно и молча ударил Деткин-Вклеткина по голове.

Когда Деткин-Вклеткин очнулся, он увидел подле себя мышку-норушку, лягушку-квакушку и волка-зубами-щелка. Деткин-Вклеткин не понял смысла их присутствия подле себя, плюнул на них и поднялся идти. А они вытерлись и разбежались кто куда хотел, по делам.

Заняться опять стало нечем – и Деткин-Вклеткин, осознав, что никого так и не убил, да и не убьет теперь уж, опять затосковал о Марте. И он тогда ужасно тонко крикнул:

– Ма-а-арта-а-а!

– Вы интересуетесь Мартой? – тут же спросил его кто-то из шедших мимо. – Пожалуй, если Вы дадите мне немного денег, я скажу, как ее найти.

Деткин-Вклеткин вынул из кармана бумажник и с большой охотой протянул его весь на голос, при этом не поинтересовавшись лицом голоса. Бумажник сразу куда-то исчез, но голоса больше не раздалось, и Деткин-Вклеткин тихо напомнил:

– Как же найти Марту?

Ответа не было.

Деткин-Вклеткин немного подождал, потом огорчился и стал опять идти. И тут он вновь услышал голос, показавшийся ему незнакомым:

– А больше у Вас случайно никаких денег нет? Потому что я взял бы еще немного…

– Не знаю, – ответил Деткин-Вклеткин и пошарил в карманах: там нашлась мелочь.

– Есть мелочь, – сказал он.

– Давай мелочь и еще, пожалуй, часы – я все-таки решил сказать тебе, как найти Марту.

Деткин-Вклеткин поспешно все это отдал, но на лицо опять смотреть не стал, а стал только ждать обещанного сведения. Но сведения никакого так и не поступило. «Странно», – подумал Деткин-Вклеткин и крикнул в пространство:

– Может быть, если я отдам Вам одежду и обувь, Вы вернетесь и скажете мне, где Марта?

– Давай, – без энтузиазма откликнулся все еще не ставший знакомым голос, а потом – в процессе раздевания Деткин-Вклеткина – посоветовал: – Ты трусы-то не снимай: стыдно.

Тот остановился на трусах, протянул вперед одежду и обувь и отдал их со словами:

– Только, пожалуйста, не забудьте сказать мне, где Марта.

– Да пошел ты со своей Мартой! – отозвались уже издалека.

Деткин-Вклеткин подумал над смыслом услышанного и громко крикнул вдаль:

– Я не понял Вас!

Поскольку никаких объяснений не последовало, он для приличия выждал минут пятнадцать-двадцать и только тогда отправился идти дальше. Через непродолжительное время он продрог и куда-то вошел. Там были столы и стулья. Деткин-Вклеткин сел на стул за стол.

– Эй, голый! – сразу же донеслось откуда-то сбоку. – Ты чего сюда пришел?

Деткин-Вклеткин ради интереса подождал ответа голого и, не дождавшись, утратил интерес к ситуации. Он спрятал лицо в ладони, чтобы спать.

Внезапно его тронули за плечо пальцами:

– Голый! – кажется, это все-таки к нему обращались, и Деткин-Вклеткин, не поднимая лица, спросил:

– Это Вы мне?

– Разве тут есть другие голые? – задали ему вопрос.

– Я не обратил внимания, – не солгал Деткин-Вклеткин.

– Обрати, – посоветовали ему.

Деткин-Вклеткин осмотрел помещение и, не найдя в нем других голых, четко сказал:

– Других голых тут нет.

– Значит, я к тебе обращаюсь, – подытожил голос. – Чтобы спросить: зачем ты сюда пришел?

– Я не знаю, – ответил Деткин-Вклеткин, – просто я замерз и увидел дверь.

– Понятно, – сказали ему. – Значит, ты греться пришел. Тогда грейся, а то ведь я не знал, зачем ты пришел, – смотрю, голый…

– Я греться пришел, – подтвердил Деткин-Вклеткин и добавил: – И, может быть, еще чего-нибудь… горячительного получить. Вот бы, например, Ананасов в шампанском.

– Это столовая, – смутились в ответ. – Тут ананасов и шампанского сроду не бывало. Есть яичница с колбасой – будешь?

– Не знаю, – заколебался Деткин-Вклеткин. – Не знаю, но думаю, что нет. А из духовного…

– Из духовного – мясо духовое, – не дослушали его. – Принести?

– Никогда не слыхал про такое… кто автор?

– Автор?.. Ну, Катька автор. Катька Снегирева. Так принести?

– Спасибо. Принесите…

Минут через двадцать его снова тронули за плечо пальцами.

Он поднял голову. Перед ним дымился горшочек, из которого плохо пахло.

– Что это? – с ужасом спросил Деткин-Вклеткин.

– Мясо духовое, ты ж заказывал, – ответили сверху.

– Как с ним быть? – Деткин-Вклеткин весь напрягся.

– Да вот же… вилка, нож. Клади в рот да ешь, – рассмеялся голос.

– Это… это все надо… неужели ртом? – цепенея, спросил Деткин-Вклеткин. – Прямо в самый рот? И – внутрь? В меня? – Он помолчал. – А где Вы это взяли?

– Это говядина, – неопределенно ответили ему.

– Говядина… то есть как, простите? – озадачился Деткин-Вклеткин, на глазах веселея. – Зачем ее так назвали?

– Она остынет, – предупредили его. – А назвали… захотели и назвали! Мясо всегда так называют: говядина, баранина, телятина…

Тут рассмеялся и Деткин-Вклеткин, только совсем коротко.

– Не буду я ее. – Он стремительно прекратил смеяться и серьезно сказал: – Мне мерзко.

– Ну, как знаешь. – Горшочек пропал со стола.

Деткин-Вклеткин закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он было заснул, но спал недолго, потому что приснилась ему огромная обнаженная говядина, распевавшая инородную частушку:

Эта распевавшая во сне говядина разбудила его: он вздрогнул и поднялся со стула.

– Вам не холодно голому? – спросил его кто-то, когда он шел к выходу.

– Холодно, – признался Деткин-Вклеткин, по привычке не взглянув на собеседника.

– Тогда надо одеться.

– Я оденусь, – еле слышно пообещал Деткин-Вклеткин и вышел на улицу. На улице он увидел урну, в которую была впихнута шуба. Деткин-Вклеткин вынул шубу и надел на голое тело. Цвет, фасон и размер шубы не подходили ему по цвету, фасону и размеру, однако другой шубы в урне не было, равно как не было ни шапки, ни обуви. Деткин-Вклеткин сел в урну и стал дожидаться, пока туда все это бросят.

Внезапно к урне приблизилась Марта с неким человеком без брюк: они спросили, не видел ли он тут шубы…

Ну и… Вы чувствуете, как сами по себе стягиваются в клубок повествовательные мотивы! Стоило только раздеть Деткин-Вклеткина, как тут же потребовалось одевать его, а Марта с Рединготом именно в этот момент выбросили шубу в урну… И теперь уже не только Марта с Рединготом и Деткин-Вклеткин, но и вы тоже подтвердите: да, это произошло всего каких-нибудь три главы назад.

И, уж конечно, стоило Деткин-Вклеткину завидеть Марту – пусть даже и с человеком без брюк, – как он немедленно решил, что теперь-то он ни в коем случае не упустит ее из виду. Так, в дамской шубе, не подходившей ему по цвету, фасону, размеру и возрасту, и отправился Деткин-Вклеткин вослед Марте и Рединготу. Отныне он следовал за ними неотступно и рано или поздно тоже оказался в Змбрафле.

Впрочем, в Змбрафле-то он оказался скорее поздно, чем рано, но об этом надо начинать уже другую главу, какую по счету… – четвертую.