"Стивен Фрай. Радио" - читать интересную книгу автора

пересчет мозолей чувственным и сибаритским наслаждением, и потому, когда
начинается Сезон, я с большим удовольствием отираюсь среди котлов с мясом,
коими наполнен наш Свет,[12] - то приветствуя кликами "Алмазные Головы" на
регате в Хенли, то сопровождая какую-нибудь тоненькую дебютантку на Бал
королевы Шарлотты. Должен сказать, мне трудно примирить упоение этими
празднествами с исповедуемым мной прудоновским синдикализмом, с одной
стороны, и почти универсальным презрением к всепролазности представителей
высших классов, с другой. Красота происходящего eux-memes[13] портится почти
всеобщей грязнотцой и самомнением присутствующих. К примеру, в Хенли,
оказавшись в ложе распорядителей, трудно расплескать содержимое полупинтовой
кружки "Пиммса" и не намочить при этом человека, ни аза в гребле не
смыслящего. Запустите крысу в клубную ложу стадиона "Лордз" и вы перепугаете
дюжину человек, ничего не ведающих о крикете. Однако любимейшее мое из
происходящих во время Сезона событий - это оперный фестиваль в Глайндберне.
Если не обращать внимание на его манерность и привилегированность, оставить
в стороне чопорность присутствующих и сбросить со счетов ужасающую пышность
происходящего, получится место, побывать в котором стоит. Вообразите же
удовольствие, которое я испытал, когда в начале нынешней недели старый мой
ученик, приобретающий ныне все более солидную репутацию международный шпион,
предложил мне встретиться с ним именно там, чтобы увидеть новую постановку
"Травиаты" под управлением сэра Питера, сэра Питера, сэра Питера, как бы его
ни называли.
В назначенный день я возбудился настолько, что был едва способен
устоять на месте, пока Глэмбидж, мой университетский прислужник,
загалстучивал мой галстук, призапонивал запонки и подтягивал подтяжки. Я
очень люблю облачаться в мой парадный праздничный наряд, - молодая
американка однажды сказала мне, что в нем я, типа того, выгляжу "секси", а
такие слова застревают в памяти надолго. Я всегда страх как боюсь слишком уж
расфуфыриться, но Глайндберн обладает по крайней мере тем преимуществом, что
в нем приняты касательно одежды правила самые скрупулезные. Или строгий
костюм с галстуком-бабочкой, или ничего. Подозреваю, впрочем, что человек,
одетый в ничего, вызвал бы там косые взгляды, а то и был бы незамедлительно
изгнан.
Мы с Глэмбиджем появились как раз вовремя, чтобы почти целиком
пропустить первое действие. Глэмбиджа я не виню, он выжимал из "Вулзли" все,
на что тот способен. К сожалению, все, на что тот способен, это девятнадцать
миль в час. Так или иначе, до начала антракта оставалось пять минут, которые
я провел, озирая ближайшие окрестности театра и дивясь особой
проникновенности частой и холодной летней мороси. В должное время первое
действие завершилось и публика начала вытекать из - э-э, из ее публичного
места.
Леди и джентльмены, матери, друзья: вообразите мое унижение, нарисуйте
себе картину моего горя, постигните мою муку. Эта публика была одета, -
каждый из составлявших ее джеков и каждая джилл, - в то, что я могу описать
лишь как самую пугающую коллекцию затрапезы. Единственные строгие черные
костюмы, какие в ней наблюдались, облекали театральных служителей. Мой
старый ученик подскочил ко мне, пронзительно вереща: "Ну что же вы,
профессор? Зачем вы так вырядились? Это же генеральная репетиция, я думал,
вы в курсе".
Я заявился на генеральную репетицию в вечернем костюме! Слова, тысячи