"Макс Фрай. Русские инородные сказки 2" - читать интересную книгу автора

На тропе, ведущей от кладовой, ее застали другие Малявки.
- Что ты? - удивленно сказали они.
- Ведь мы же все тебе показали, - сказали они.
- Ты же сама убедилась, - сказали они.
А Малявка... все слова застряли у нее в горле, из глаз полились слезы,
и чем настойчивее встревоженные друзья пытались успокоить ее и просили
рассказать, в чем же, наконец, дело, тем горше плакала она, плакала навзрыд,
потому что никак, ну совершенно никак не могла объяснить, зачем она тащит
эту луковицу к огромному Птенцу, который по всем признакам давным-давно
мертв в своем надежном убежище из куста ежевики.

Последняя из рода

Мать убьет ее.
Просто убьет.
Сколько раз говорила она: никогда никому не позволяй подходить к твоим
волосам - с гребнем ли, с ножницами ли, с чем угодно, ничьи руки не должны
касаться этого жидкого золота, текучего меда, желтого моря. Ты такой
жабенок, говорила мать, волосы - это все, что у тебя есть, можно подумать,
что я родила тебя от кого-то другого, ты совсем не в отца, а ведь красивее
его на свете никого не было, ну хоть волосы мои, так смотри за ними, смотри
как следует, они дорогого стоят. Жабенок, конечно, жабенок и есть - худая,
большеротая, скуластая, с с бледными глазами на бледном лице, дурнушка,
особенно рядом с матерью, всей красоты и есть только, что волосы. Она
слыхала это множество раз, тысячи, сотни тысяч раз, сложно было не
запомнить, хотя вообще-то память у нее не слишком хорошая, дырявая,
вообще-то, никудышная память.
Кое-что она хорошо помнила - лес и башню, огонь в камине и псов у огня,
и мать, расчесывающую ее золотой водопад вечерами. Материнский смех - то
ясный и звонкий, как пенье реки у подножия башни, то визгливый и злой, когда
она в ярости гнала от себя псов, огромных поджарых псов, исполнявших любое
ее желание, трусивших перед ней, как свиньи перед Цирцеей, у них были на то
все основания, у этих больших, лохматых кобелей, они все еще рассчитывали на
то, что когда-нибудь снова станут людьми, но мама смеялась и говорила, что
пес - самый благородный облик для вонючих похотливых козлов, и тут она не
могла не согласиться с мамой, потому что уж конечно лучше быть псом,
знакомым, лохматым веселым псом, чем непонятным вонючим козлом. Но визгливых
ноток в мамином смехе боялась, как и псы, убегала в лес, пряталась, спала в
кучах осенней листвы. Потом мать спохватывалась, вспоминала о ней, посылала
псов, но их и посылать не надо было, матери они боялись, а ее любили, ее
вообще любило зверье, ни разу никто не укусил и не поцарапал, они прибегали
за ней, звали, вели домой, и мать, бранясь, осторожно вычесывала листья и
мусор из ее золотых волос, повторяя, что раз больше ничего нет, так хоть это
надо беречь, а не валяться неприбранной в сырой листве.
А вот войны людские, сколько их ни было вокруг - не помнила вовсе,
запомнила только последнюю, потому что с нею в лес впервые пришла зима. Мать
все меньше смеялась и все больше визжала, люди теснили лес все настырнее,
все выше поднимались по реке, мать уже не превращала их в псов, а просто
убивала, и лес стал неприятный, хотя на диво разросся на могилах, нехороший
стал лес, тихий, темный и пустой, и мамин Зверь не выдержал и ушел, он и