"Макс Фрай. Русские инородные сказки 2" - читать интересную книгу автора

неподалеку газопровод.
Но тут корова снова заорала. Сообразив, что виновница его падения -
она, Петрович, неистово матерясь, выбрался из уборной, схватил первую
попавшуюся палку, ворвался в хлев и принялся охаживать дурную скотину по
вздутым бокам.
Корова истерила, Петрович голосил. Вторя им, на шум примчалась
простоволосая со сна тетка Дарья и стала оттаскивать от Березки
осатаневшего, благоухающего экскрементами супруга.
Наконец, все трое выдохлись. Снова стало тихо, хотя и не так покойно
как тремя минутами раньше, - тетка Дарья молча плакала, утираясь подолом
ночной рубашки, Петрович боролся с отдышкой, Березка мелко дрожала - в ее
тупых, бездонно синих глазах застыл ужас.
- Свихнулся ты, что ли, идиот старый? - со всхлипом спросила тетка
Дарья и сморкнулась в подол.
- Да я не... да что ты, мать... да она... - залепетал, оправдываясь,
Петрович и изумленно покрутил головой, словно приветствуя возвращение своего
небогатого разума.
- Ладно, пойду умоюсь.
- Брось ей сена сперва, - велела Дарья, уходя в дом, - я пока пойло
наведу.
Подцепив добрый навильник, Петрович опустил его в ясли; цокнул
удивленно на разбитые доски, повернулся к выходу и едва увернулся от
нацеленных ему в живот Березкиных рогов.
Еще одна доска разлетелась в щепки.
- Му-у-у! - проклокотала корова на невозможно низкой ноте, яростно
мотая головой.
Петрович удалился на мелко трясущихся ногах, нервно подергивая краем
рта.
Под установленной в огороде летней колонкой он кое-как смыл с себя
дерьмо и ушел в дом.
Тетка Дарья уже навела пойло (две буханки ржаного хлеба на ведро воды)
и нарубила ведро сырой картошки.
- Слышь, мать, - сказал Петрович больным голосом, - дай ей сама, мне
что-то не по себе, полежать надо...
Тетка Дарья сердито поджала губы, надела халат, повязала косынку,
подхватила ведра и вышла, пинком распахнув дверь.


3.

Я и не заметил, как первоначальный шок от сделанного мной безумного
открытия уступил место не менее безумному гневу. Если бы не цепь, надежно
удерживающая меня у бревенчатой стены хлева, то, боюсь, это утро стало бы
для Петровича последним. Подумать только: меня, как паршивую скотину
отлупили палкой! Как собаку! Как корову!
- Го-оспо-ди-и! Нет, я не набожен, но каким еще словом можно лучше
выразить стон отчаяния?
Корова... Я - корова. Неужели это наяву? Неужели это не кошмарный сон,
не пьяное воображение, не галлюцинация сумасшедшего?
Вот он я - вымя, копыта, хвост, да крепкие рога, да горящие от боли