"Мишель Фуко. Theatrum philosophicum" - читать интересную книгу автора

от прямого пути по обеим сторонам - бесконечно повторяется. Но оно
возвращается как единичное различие; а аналогичное, подобное и тождественное
не возвращаются никогда. Различие повторяется; а бытие, выражающееся одним и
тем же образом по отношению к различию, никогда не является универсальным
потоком становления; не является оно и хорошо центрированным кругом
тождеств. Бытие - это возвращение, освобожденное от кривизны круга, это
Повторение. Следовательно, смерть трех элементов:
Становления (пожирающего Отца - рожающей матери); круга, посредством
которого дар жизни переходит в цветы каждой весной; повторения -
повторяющейся фибрилляции настоящего, вечной и опасной трещины, полностью
данной в одно мгновение, универсально утверждаемой одним ударом.
Благодаря своему расщеплению и повторению настоящее выступает как
бросок кости. И вовсе не потому, что оно формирует часть игры, в которую оно
протаскивает небольшие случайности и элементы неопределенности. Оно
одновременно является и случаем в игре, и самой игрой как случаем. Одним и
тем же броском вбрасываются и кость, и правила [игры], так что случай не
разбивается на части и не дробится, а утверждается целиком в единственном
броске. Настоящее, как возвращение различия, как повторение, дающее различию
голос, сразу утверждает тотальность случая. Единоголосие бытия у Дунса Скота
приводило к неподвижности абстракции; у Спинозы - к необходимости и вечности
субстанции, но тут оно ведет к единственному выпадению случая в трещине
настоящего. Если бытие всегда заявляет о себе одним и тем же способом, то
вовсе не потому, что бытие одно, а потому, что тотальность случая
утверждается в единственном броске кости настоящего.
Можно ли сказать, что единоголосие бытия было трижды по-разному
сформулировано в истории философии: Дунсом Скотом, Спинозой и, наконец,
Ницше - первым, кто понял единоголосие как возвращение, а не как абстракцию
или субстанцию? Может быть, следует сказать, что Ницше дошел до мысли о
Вечном Возвращении; точнее, он указал на него как на невыносимую мысль.
Невыносимую потому, что как только появляются первые ее признаки, она
фиксируется в образе круга, несущего в себе фатальную угрозу возвращения
всех вещей - повторение паука. Но эта невыносимая натура должна быть
рассмотрена потому, что она существует только как пустой знак, как некий
проход, который нужно пересечь, бесформенный голос бездны, чье приближение
нерасторжимо несет и счастье, и отвращение. В отношении Возвращения,
Заратустра - это "Fursprecher" [адвокат], тот, кто говорит для.., на
месте.., помечая зону своего отсутствия. Заратустра действует не как образ
Ницше, а как его знак - знак (а вовсе не симптом) разрыва. Ницше оставил
этот знак - знак, ближайший к невыносимой мысли вечного возвращения, и наша
задача как раз в том, чтобы рассмотреть его следствия. Почти столетие на эту
задачу было нацелено самое высокое философствование, но у кого хватит
самонадеянности сказать, что он сумел решить ее? Должно ли Возвращение
походить на концепцию девятнадцатого века о конце истории - конце, который
угрожающе кружится вокруг нас как апокалипсическая фантасмагория? Нужно ли
приписывать этому пустому знаку, введенному Ницше в качестве избытка, серию
мифических содержаний, которые обезоруживают и принижают его? Не нужно ли,
наоборот, постараться очистить его, чтобы он мог, не стыдясь, занять свое
место в особом дискурсе? И не следует ли выделить этот излишний, всегда
лишенный места и перемещаемый знак; и вместо поиска соответствующего ему
произвольного смысла, вместо построения адекватного слова, не следует ли