Джеффри Форд «Заклинание мантикоры»

Чему быть — тому не миновать, даже если ты самый могущественный волшебник.

Хотя Джеффри Форд принадлежит к числу относительно новых авторов, он уже успел в 1998 году получить Всемирную премию фэнтези за свой первый роман «Physiognomy» («Физиогномика»), а после этого, в 2003 году, еще две Всемирные премии фэнтези — за рассказ «Creation» («Сотворение человека») и сборник «The Fantasy Writer’s Assistant and Other Stories» («Секретарь автора фэнтези и другие истории»). В 2004 году Форд удостойся премии «Небьюла» за рассказ «The Empire of Ice Cream» («Империя мороженого»). Его произведения печатались в «The Magazine of Fantasy amp; Science Fiction», «Sci Fiction», «Black Gate» и во многих других изданиях. Перу Форда принадлежат романы «Vanitas», «Memoranda» («Меморанда»), «The Beyond» («Запределье»), «The Portrait of Mrs Charbuque» («Портрет миссис Шарбук») и другие.

Джеффри Форд живет в Медфорд-Лейке, штат Нью-Джерси.

Когда это существо только обнаружили, первые сообщения о нем были нелепы: внешность — смешение частей, улыбка — тут и вовсе не находилось подходящих эпитетов. Говорили, что существо имеет цвет пламени, раскаленных углей, какого-либо цветка. Каждый свидетель пытался подражать его песне, но это так никому и не удалось. Мой наставник, волшебник Уоткин, велел мне все, что рассказывали, фиксировать в виде слов и образов. Такова была королевская воля. «Слушайте, что они там городят, — распорядился король, — И пусть знают, что вы записываете все по моему приказу. Хотя они лишь попусту болтают, старина». Мой наставник кивнул и улыбнулся, но после того, как король вышел из комнаты, повернулся ко мне и прошептал:

— Мантикора! Это последняя мантикора, сомнений быть не может.

На склоне дня мы смотрели с балкона, как королевские охотники возвращаются во дворец из леса, росшего за широким зеленым лугом; кровь жертв мантикоры оставляла на траве ярко-красный след.

— Это очень старая мантикора, — продолжил волшебник, — Такой вывод можно сделать из того, что лошадей она пожирает полностью, а вот от людей зачастую остается пара неповрежденных конечностей.

Он наложил на чудовище заклинание защиты, продев в игольное ушко перышко колибри.

— Вы хотите, чтобы оно осталось в живых? — спросил я.

— Чтобы мантикора умерла только естественной смертью, — ответил он, — Ее не должны убить королевские охотники.

Перед самой осенью мы сидели с другими придворными на парапете крепостной стены, смотрели на луну и звезды и слушали схожие с пением флейты трели мантикоры, доносящиеся из отдаления, откуда-то из-за темных деревьев. Они напоминали звон множества хрустальных бокалов. Дамы при свечах играли в карты; волосы их были напудрены и уложены в высокие прически. Джентльмены сидели, развалясь, курили трубки и обсуждали, как бы они прикончили тварь, если бы им довелось это сделать.

— Волшебник, — произнес король, — я думал, ты примешь меры.

— Я и принял, — отозвался Уоткин. — Но это нелегко. Магия против магии, а я уже немолод.

Несколько мгновений спустя рядом с королем возник его инженер. Он принес с собой механическое оружие, в которое вставлялась стрела из слоновой кости.

— Наконечник смочен кислотой, которая разъест плоть этого существа, — пояснил инженер. — Целиться надо в любое место выше шеи. Механизм орудия нужно держать хорошо смазанным.

Его высочество улыбнулся и кивнул.

А неделю спустя, во время ежедневного ритуала, в ходе которого король оценивал состояние своего королевства, ему доложили, что мантикора сожрала двух лошадей и охотника, оторвала помощнику инженера правую ногу и так смяла и скрутила новое оружие, что отравленная стрела, предназначенная для чудовища, развернулась в обратную сторону и вонзилась своему изобретателю в ухо, да так, что мочка стекла с головы, словно воск с горящей свечи.

— Мы опасаемся, что бестия отложила яйца, — сообщил инженер. — Я предлагаю сжечь лес.

— Нет, лес мы жечь не станем, — возразил король.

Он повернулся и посмотрел на Уоткина. Волшебник притворился спящим.

Я помог старику подняться с кресла и проводил его по каменным ступеням лестницы вниз, в коридор, ведущий к нашим покоям. Прежде чем я отпустил своего наставника, он схватил меня за воротник и прошептал:

— Заклинание слабеет, сердцем чую.

Я кивнул. Он отстранил меня и оставшуюся часть пути до своих комнат преодолел без моей помощи. Я следовал за ним, оглядываясь через плечо; я был практически уверен: король в курсе, что его волшебник обратил свое искусство против него.

Я лежал в своем закутке, примыкающем к западной части мастерской. Из него мне виден был подвешенный вверх ногами безволосый розовый труп обезьяны-горбуна, свисающий с потолка в соседней комнате. Волшебник выписал его из Палджерии пять лет назад — во всяком случае, так утверждалось в отчетности. Когда заказ прибыл, по реакции наставника я понял, что он уже не помнит, что намеревался с ним делать. Два дня спустя он подошел ко мне и сказал: «Посмотрим, что ты сумеешь создать из этой обезьяны-горбуна».

Я понятия не имел, в каких целях можно этот труп использовать, поэтому просто повесил его в мастерской.

С первого дня моей службы у Уоткина он настоял, чтобы по утрам я доверял ему свои сны.

— Твой сон — это хорошая возможность для всех твоих недоброжелателей, в это время они просачиваются сквозь оборонительные сооружения твоего сознания, — объяснил мне волшебник.

Было это в середине августа. Мы стояли, сухие, под раскидистой кроной гемлока и пережидали грозу, вокруг занавесом стелились потоки дождя. Накануне ночью, во сне, я шел за какой-то женщиной через поле пурпурных цветов, которое спускалось к краю утеса. Внизу вздымалась, словно при дыхании, огромная груда черных камней, и когда она увеличивалась в размере, мне виден был сквозь трещины и расселины сочащийся изнутри красно-оранжевый свет. Женщина из сна оглянулась через плечо и спросила: «Помнишь тот день, когда ты поступил на службу к волшебнику?»

Потом белое пятно ударило мне в глаза, и, к своему удивлению, я обнаружил, что проснулся. Уоткин, поднеся фонарь к моему лицу, произнес:

— Она погибла. Идем скорее!

Наставник развернулся, и я снова очутился в тени. Пока я одевался, меня била дрожь. Я видел, как старик зубами вытягивает плевавшегося демона из ноздри одной придворной дамы. Непостижимо. Его одеяние было украшено великолепными изображениями пионов в снегу.

Я вошел в мастерскую в тот самый момент, когда Уоткин убирал все со своего стола, на котором смешивал порошки и препарировал рептилий — в их крохотных мозгах имеется участок, который, будучи размятым и высушенным, усиливал действие зелий моего наставника.

— Сходи за пером и бумагой, — велел мне волшебник. — Мы все запишем.

Я выполнил это распоряжение. Потом Уоткин стал поднимать большой хрустальный шар с синим порошком внутри, и его тонкие запястья задрожали от напряжения. Я помог своему наставнику: подхватил шар в тот самый момент, когда он выскользнул из пальцев Уоткина.

Внезапно в комнате запахло розами и корицей. Волшебник принюхался и предупредил меня, что чудовище скоро доставят. Шесть охотников несли труп, свешивающийся с трех носилок для переноски раненых. Он был накрыт потрепанным гобеленом с изображением войны Ив; гобелен этот прежде висел в коридоре, что соединял сокровищницу с фонтаном Жалости. Мы с Уоткином отступили, когда темнобородые мужчины, кряхтя и скрипя зубами, поставили носилки на стол. Когда они двинулись прочь из наших покоев, мой наставник вручил каждому из них по небольшому пакетику с порошком, перевязанному лентой, — полагаю, в них находились афродизиаки. Последний из охотников, прежде чем принять вознаграждение и уйти, ухватил край гобелена, приподнял его повыше, быстро обошел вокруг стола и снял покрывало с мантикоры.

Я хотел было взглянуть на рану, но тут же повернул голову в другую сторону, побуждаемый инстинктом: там старик мурлыкал, взвизгивал и чирикал. Плотное облако — запах этого существа — тяжестью сдавило мне нос, а потом я услышал первую зажужжавшую муху. Волшебник отвесил мне пощечину и заставил смотреть на мантикору. Он так ухватил меня за загривок, что спорить с ним было трудно.

Существо было густо-багряным, всех оттенков багреца. Сначала я заметил цвет. Потом обратил внимание на зубы и некоторое время не мог переключиться ни на что другое. Оскал и улыбка одновременно. Затем я увидел львиные лапы, мех, грудь, длинные красивые волосы. Хвост, составленный из блестящих сегментов и заканчивающийся гладким, острым жалом — на кончике его застыл зеленый пузырек яда.

— Пиши, — распорядился Уоткин, — Самка мантикоры.

Я нашарил перо и вывел эти слова в самом верху листа.

Волшебник сделал шаг; казалось, это заняло несколько минут. Потом еще шаг и еще, пока медленно не обошел вокруг стола, изучая существо со всех сторон. В правой руке Уоткин держал трость с вырезанной на набалдашнике его собственной головой. Трость не касалась пола.

— Изобрази ее, — велел наставник.

Я принялся за работу, хотя с художествами у меня было неважно. Тем не менее я ее запечатлел: человеческая голова, мощное туловище льва, хвост скорпиона. Это был мой лучший рисунок — и все же чересчур ужасный.

— Впервые я увидел такое существо в детстве, — начал рассказывать Уоткин, — когда учился в школе. Мы отправились к озеру на прогулку и как раз миновали фруктовый сад и большой луг, поросший желтыми цветами. Моя учительница — ее звали Леву, и над губой у нее была родинка — указала вдаль, положив другую руку мне на плечо, и прошептала: «Смотри — мантикоры, муж и жена». Я увидел размытые темно-красные пятна, срывавшие низко растущие плоды на краю луга. Тем же вечером, когда мы возвращались в город, мы услышали их характерную трель, а потом две мантикоры напали на нас. У этих чудищ три ряда зубов, движущихся с идеальной синхронностью. Я наблюдал, как они пожирали учительницу, пока та лихорадочно исповедовалась мне. Пока я молился за нее, мантикоры декламировали стихи на чужеземных языках и слизывали кровь с губ.

Я записал все слова Уоткина, хотя толком не понимал, для чего это нужно. Наставник ни разу не посмотрел мне в глаза; он очень медленно двигался вокруг существа, слегка тыкая в него тростью, и прищуривал глаз, вглядываясь во тьму его тела.

— Видишь это лицо? — спросил он меня. Я кивнул. — Несмотря на свою дьявольскую улыбку, оно прекрасно.

Я попытался представить себе мантикору без этой усмешки, но перед моим мысленным взором упорно представала усмешка без мантикоры. Достаточно сказать, что кожа у нее была темно-красной, как и мех, а глаза имели цвет желтых алмазов. Волосы ее жили своей собственной жизнью — густо-пурпурные плети, повиновавшиеся ее велениям. И еще эта гримаса…

— Моя любимая жила рядом со мной, и волосы у нее были такие же длинные, как у этой мантикоры, только золотистые. Я был чуть младше, чем ты сейчас, она чуть старше. Лишь однажды мы с ней ушли вместе в пустыню и забрались в дюны. Там, в развалинах, в подземелье, мы нашли высеченное в камне лицо обезьяны-горбуна. Мы легли рядом с ним, поцеловались и уснули. Наши родители и соседи искали нас. Поздно ночью, когда она спала, с поджатых губ каменного лица сорвалось дуновение, предупреждая меня об опасности и о времени. Проснувшись, она сказала, что во сне побывала у океана, где вместе с мантикорой ловила рыбу. В следующий раз мы поцеловались на нашей свадьбе. Запиши это! — крикнул Уоткин. Я сделал, что смог, не понимая, то ли мне рисовать мантикору, то ли волшебника с ней на берегу. — И еще насчет усмешки: она непрерывно, беспрестанно издает скрежет за счет врожденного вращательного механизма, состоящего из хорошо смазанной челюсти и трех рядов зубов, — даже после смерти, в могиле, она жует непроглядную тьму.

— Это мне тоже записывать? — уточнил я.

Волшебник снова двинулся вперед. Несколько мгновений спустя он отозвался:

— Нет.

Затем положил трость на край стола и обеими руками взялся за лапу мантикоры.

— Посмотри на эти когти, — произнес он. — Как ты думаешь, сколько голов она снесла?

— Десять, — предположил я.

— Десять тысяч, — уточнил он, роняя лапу и вновь беря трость. — А сколько еще она снесет?

Я не ответил.

— Лев — это мех, мышцы, сухожилия, когти и скорость, пять важных компонентов непостижимого. Некогда дришский король захватил и приручил выводок мантикор. Он повел их в битву на железных цепях, каждая длиной в тысячу звеньев. Мантикоры прошли сквозь передние ряды атакующих айгридотов с такой ловкой целеустремленностью, какую сам король демонстрировал лишь с наиболее примечательными красотками.

— Это записывать? — поинтересовался я.

— До последней буковки, — кивнул волшебник. Он медленно перемещался, и в конце концов его трость стукнула по полу. — Предположительно внутри однокамерного сердца мантикоры плавает еще один более маленький орган. У него в центре находится небольшой золотой шарик — из такого чистейшего золота, какое только мыслимо. Такого чистого, что его можно есть. Говорят, если его употребить в пищу, узришь миллион прекрасных грез, и все они — о полете. У меня был дядя, который охотился на это существо, убил одно, вырезал золотой шарик и съел. После этого мой дядя бывал в здравом рассудке лишь пять раз в день. Он постоянно ходил, свесив язык; взгляд его блуждал. Однажды ночью, когда никто не видел, он ушел из дома в лес. Некоторое время доходили слухи о святом в лохмотьях, а потом один посетитель вернул дядино кольцо и часы и объяснил, что нашли голову дяди. Когда ее благополучно поместили под стекло, я впервые в жизни применил магию и заставил голову говорить о последней встрече дяди с мантикорой. Голова изрекла: «Когда мы покончим с этим, мальчик, возьми прядь моих волос. Когда состаришься, свяжи их узлом и носи в кармане жилета. Они отвратят опасность… до какой-то степени».

— А насколько быстро они бегают? — спросил я.

— Насколько быстро? — повторил Уоткин и остановился.

Сквозь окна и портики галереи пронесся ветерок. Волшебник быстро обернулся и через плечо бросил взгляд в окно. Грозовые тучи, пышная живая изгородь, влажность роз и коричного дерева. Мухи вились уже целым роем.

— Очень быстро, — произнес волшебник, — Запиши это. Отметь, что она не ранена. Охотники не убили ее. Она умерла от старости, а они ее нашли.

Уоткин застыл в безмолвии, заложив руки за спину. Я уже подумал, что его речь окончена. Но волшебник кашлянул и продолжил:

— Есть точка, в которой гримаса боли и улыбка сливаются в своей напряженности и имеют почти — но все же не совсем — одно и то же значение. В такой, и только в такой момент ты можешь понять скорпионий хвост мантикоры. Лоснящийся, черный, ядовитый, острый, как игла, он движется, словно молния, пронзает плоть и кость, впрыскивает химический реактив, который стирает всякую память. Когда ты ужален, тебе хочется кричать, бегать, всадить стрелу из арбалета в ее пурпурное сердце, но, увы… ты все забыл.

— Я записываю, — напомнил я.

— Великолепно! — Уоткин провел свободной рукой по одному из гладких фрагментов скорпионьего хвоста. — Не забудь упомянуть про забывание, — Он рассмеялся над собственными словами, — Одно время яд мантикоры использовали для излечения определенных разновидностей меланхолии. Очень часто в сердце депрессии таится какой-то случай из прошлого. Если зеленый яд продуманно отмерить и при помощи шприца с длинной иглой ввести в уголок глаза, он мгновенно парализует воспоминание, уничтожив заодно и причину печали. Я слышал об одном типе, который принял слишком большую дозу и забыл, как забывать, — он помнил все и не мог выбросить из головы ничего. Каждая секунда каждого дня заполняла собою его голову, которая в конце концов взорвалась. Однако этот яд не убьет тебя. Он всего лишь ошеломит тебя неспособностью помнить, благодаря чему зубы доберутся до своей цели. Случается изредка, что мантикора ужалит кого-то, но не сожрет. Все выжившие впоследствии описывали одну и ту же иллюзию: мгновенное путешествие в старый четырехэтажный летний дом с гостевыми комнатами, закатами и комарами. Пока продолжалось действие яда — это примерно около двух дней, — жертвы пребывали в этом пристанище… в воображении, конечно же. С наступлением темноты там дул прохладный ветерок, ночные бабочки, бьющиеся в оконную сетку, отдаленный шум прибоя — и жертва приходила к выводу, что она здесь одна. Полагаю, умереть в муках от воздействия этого яда — словно навечно остаться одному в этом прекрасном месте.

Я произнес, не задумываясь:

— Каждый аспект этой бестии приводит человека к вечности: улыбка, чистейшее золото, жало.

— Запиши, — велел Уоткин, — Что еще ты можешь добавить?

— Я помню, что в тот день, когда я прибыл к вам на службу, — сказал я, — наша повозка остановилась из-за мертвого тела, лежавшего на длинном участке дороги, обсаженном тополями. Когда мы проехали дальше, я выглянул и увидел кровавое месиво на земле. Вы тоже были в собравшейся там толпе.

— Ты не в состоянии понять мою тайную связь с этими созданиями — своего рода симбиоз. Я его ощущаю тут, пониже спины. Вся магия собирается в одну точку, уходящую в будущее.

— А вы можете вернуть это чудовище к жизни? — спросил я.

— Нет, — ответил Уоткин, — Так не бывает. У меня на уме кое-что другое.

Он отошел к верстаку, оставил на нем трость и взял топорик. Вернувшись к телу мантикоры, волшебник медленно дошел до хвоста.

— В тот день ты видел на дороге мою жену. Убитую мантикорой. Вот этой самой мантикорой.

— Простите, — смутился я, — Думаю, вам следовало бы усерднее торопить смерть этого чудовища.

— Не пытайся понять. — Уоткин поднял топорик над головой и одним быстрым ударом отсек жало от хвоста твари, — Под воздействием этого яда я отправлюсь в тот летний дом и спасу ее от вечности.

— Я пойду с вами, — вызвался я.

— Тебе нельзя. Ты можешь застрять в вечности с моей женой и со мной — подумай об этом, — предостерег Уоткин. — Нет, я должен попросить тебя еще кое о чем, пока я не под воздействием яда. Отнеси голову мантикоры в лес и похорони там. Их головы превращаются в корни деревьев, плоды которых — детеныши мантикор. Ты отнесешь последнее семя.

Пока я переодевался в уличную одежду, волшебник отделил голову существа от туловища.

Я научился ездить верхом еще до того, как поступил на службу к волшебнику, но ночной лес пугал меня. Мне все время представлялась ладонь Уоткина, пронзенная черным жалом, и его стремительно нарастающая тупость, и глаза, вращающиеся за веками. Я вез голову мантикоры в шерстяном мешке, привязанном к седлу, и дрожал при мысли о том, что, быть может, Уоткин ошибся и та бесхвостая и безголовая мантикора, что лежит сейчас на рабочем столе, вовсе не последняя. Для защиты Уоткин выдал мне заклинание — горсть желтой пыли и полдюжины слов, которые я уже не помнил.

Я ехал через тьму несколько минут, но с меня и этого было довольно. Я слез с лошади, вырыл ямку сбоку от тропы и воткнул в нее факел. Свет факела образовал на земле широкий круг. Я достал прихваченную лопату и голову мантикоры. Через полчаса копания где-то неподалеку раздался негромкий рокот. Я решил, что кто-то следит за мной из темноты, но потом обнаружил, что звук этот создают вращающиеся челюсти мантикоры, и оцепенел от страха. Две минуты спустя я понял, что из мешка доносится голос. Когда я взглянул туда, улыбки на лице чудовища не было. Глаза мантикоры были широко раскрыты, расселина рта распахнута, три ряда зубов сверкали, и она говорила на чужеземном языке.

Я вынул голову из мешка, положил ее в центре круга света, убрал ей волосы с лица и стал слушать красивый певучий язык. Потом, выйдя из своеобразного транса, вызванного этим потоком слов, я вспомнил про заклинание, которое дал мне Уоткин. Я положил порошок на тыльную сторону ладони, тщательно прицелился и сдул его твари в лицо. Мантикора закашлялась. Слова я забыл, поэтому стал говорить, что только мог припомнить, лишь бы звучало похоже. Потом мантикора обратилась ко мне, и я ее понял.

— Вечность, — произнесла она, потом повторила это еще, и еще, и еще, с одной и той же интонацией…

Я схватил лопату и стал копать. К тому моменту я уже вырыл достаточно глубокую яму. Слово, повторяемое мантикорой, пугало меня, и я никак не мог швырять землю достаточно быстро. Когда голова была погребена как следует, оно все продолжало приглушенно доноситься из-под земли. Я утоптал почву, потом отыскал необычного вида зеленый камень, напоминающий кулак, и положил сверху.

Уоткин так никогда и не вернулся из того места у моря. К моменту, когда действие яда должно было закончиться он уже не дышал. Тогда волшебником стал я. Всем было явно совершенно безразлично, что я ничего не знаю о магии.

— Придумывай ее, пока не обретешь, — посоветовал король. — А потом распространяй вокруг.

Я поблагодарил короля за проницательность, помня, что он съел чистое золото, и теперь, когда не погружается в грезы, редко бывает в своем уме. Шли годы. Я прилагал все усилия для изучения механизмов, снадобий и явлений, которые Уоткин потрудился описать. Полагаю, во всем этом где-то крылась магия, но распознать ее было трудно.

Я мог наблюдать за судьбой Уоткина при содействии волшебного зеркала, которое нашел в его спальне и которым научился повелевать. С помощью этого высокого зеркала, стоявшего на его письменном столе, я мог заглянуть в любое существующее место, отдав несложную команду. Я выбрал тихое пристанище у моря, и моему взору открылись чисто выметенные дорожки, цветущие глицинии, серый, занозистый забор. Темнело. Женщина с золотыми волосами сидела в плетеном кресле-качалке, что стояло на крыльце, и слушала, как поскрипывают доски. Вечерний ветерок холодил опаленную солнцем кожу. День казался бесконечным. Когда пришла ночь, женщина, покачиваясь, уснула. Я приказал зеркалу показать мне, что она видит.

Во сне она была на берегу. Волны мягко накатывали на песок. Мантикора — ее темно-красный цвет был великолепен на фоне ясного синего дня — ловила рыбу у берега при помощи сети с грузилами. Женщина с яркими волосами без страха приблизилась к ней. Мантикора, улыбнувшись, вежливо спросила, не поможет ли ей женщина вытащить сеть. Та кивнула. Сеть улетела далеко, и они стали ждать. В конце концов сеть дернулась. Женщина с золотыми волосами и мантикора принялись тянуть изо всех сил, вытаскивая улов. Постепенно на берегу показался Уоткин, запутавшийся в сети, с водорослями в волосах. Женщина подбежала к нему и помогла выбраться. Они заключили друг друга в объятия и поцеловались.

Теперь я внимательно прислушиваюсь к описаниям странных существ, живущих в глубине леса. Если пропадает человек или лошадь, я не могу успокоиться, пока досконально не разберусь с этим делом. Я стараюсь каждый день разговаривать с охотниками. Сообщения о неком существе невнятны, но их становится все больше, и теперь я понимаю, что меня связывают с ним некие тайные узы, будто его приглушенный голос, заключенный в моем сердце, продолжает шептать слово «вечность».