"Уильям Фолкнер. Реквием по монахине " - читать интересную книгу автора

представляли. То есть совершенно не представляли, что он сделает, когда и
как, а узнать это можно было, лишь выяснив - с какой целью. И тут до них
дошло, что выяснить этого никак нельзя; что, зная его вот уже три года, в
течение которых он, щуплый, неприкосновенный, неустрашимый, опережаемый на
милю или больше сильным, благозвучным сигналом горна, совершал на своей
сильной, неутомимой лошади двухнедельное путешествие из Нэшвилла в поселок и
потом жил среди них три-четыре дня, они до сих пор совершенно ничего о нем
не знали, и теперь знают лишь, что не посмеют, не отважатся пойти на
какой-то риск; они посидели еще немного в темной комнате, а дядя Алек
продолжал курить, обратясь спиной к ним и их затруднению; потом разбрелись
по домам ужинать - с тем аппетитом, какой у них мог быть, и вскоре опять,
хотя обычно в это время уже лежали в постелях, собрались все вместе, на сей
раз у Рэтклиффа, в задней комнате его лавки, и опять сидели, слушая, как
Рэтклифф рассуждает с недоумением и тревогой (и чем-то еще, в чем они
признали уважение, когда поняли, что он - Рэтклифф - нерушимо убежден, что
целью Петтигрю являются деньги; что Петтигрю изобрел или разработал план,
столь щедро вознаграждаемый, что он - Рэтклифф - оказался не только
неспособен опередить его и взяться за дело первым, он - Рэтклифф - не мог
догадаться, в чем этот план состоит, даже получив намек), пока Компсон не
прервал его.
- Тьфу ты, - сказал Компсон. - Всем ясно, что дело не в деньгах. Это
нравственность. Он праведник, черт бы его побрал.
- Нравственность? - сказал Пибоди. В голосе его слышалось что-то
похожее на испуг. И торопливо прибавил: - Это плохо. Как нам подкупить
нравственного человека?
- Кому нужно подкупать его? - сказал Компсон. - Пусть бы только не
слезал со своей треклятой лошади и трубил, что есть мочи, в свой треклятый
горн.
Но Пибоди даже не слушал. Он произнес "нравственность", почти
мечтательно. Потом сказал: "Погодите". Все уставились на него. Внезапно он
обратился к Рэтклиффу:
- Где-то я слышал. Если кто и знает, то, скорее всего, ты. Как его
зовут?
- Зовут? - переспросил Рэтклифф. - Петтигрю? А. Ты имеешь в виду имя. -
И Рэтклифф назвал имя. - А что?
- Ничего, - ответил Пибоди. - Я пошел домой. Идет еще кто-нибудь?
Он произнес это, ни к кому не обращаясь, ничего больше не сказал и
говорить не собирался, но этого было достаточно: может быть, и мелочь, но по
крайней мере хоть что-то; по крайней мере все смотрели на него и молчали,
даже когда Компсон поднялся и сказал Рэтклиффу: "Ну, идем?" - и все трое
ушли за пределы слуха, а потом и зрения. Тогда Компсон сказал:
- Ну, ладно. Что у тебя?
- Это может и не сработать, - сказал Пибоди. - Но вам обоим нужно будет
меня поддержать. Раз я буду говорить от имени всего поселка, вы с Рэтклиффом
должны будете придать вес моим словам. Ну как?
Компсон выругался.
- Ты хоть объясни, что мы должны гарантировать.
И Пибоди объяснил, правда, не все, а на другое утро зашел в стойло
конюшни Дома Хенстона, где Петтигрю чистил свою уродливую лошадь с похожей
на молот головой и стальными мускулами.