"Уильям Фолкнер. Особняк" - читать интересную книгу автора

Джек Хьюстон не заметил. Я бы, пожалуй, даже подходить к нему не стал,
побоялся бы и спасибо сказать.
Весь поселок слишком хорошо знал Джека Хьюстона: сидит дома, угрюмый и
хмурый, всегда один, с того дня, как жеребец убил его жену четыре года
назад. Будто до него никто не терял жену, хоть, может, по какой-то
непонятной причине некоторые мужья и не хотят от своих жен избавиться.
Сидит угрюмый, хмурый, один в большом доме, и при нем только двое
слуг-негров, мужчина и женщина-стряпуха, да еще жеребец и пес, громадный
волкодав, такой же упрямый, наглый и нелюдимый, как сам Хьюстон, а тот,
нелюдим проклятый, даже не понимает, какой он счастливчик: до того богат,
что может не только завести себе жену, чтоб ныла и придиралась и
вытаскивала из кармана последний доллар, нет, он до того богат, что может
обойтись и без жены, если захочет, до того богат, что может нанять себе
женщину, чтоб готовила ему еду, - и жениться на ней не надо. Так богат,
что может нанять негра, чтоб тот вместо него вставал на рассвете, в
холоде, и выходил, в сырость и дождь, кормить не только его породистых
быков - он срывал за них самый жирный куш только потому, что мог не
торопиться их продавать, - но и этого проклятого жеребца, и даже эту
чертову собаку, которая бежала рядом с конем, когда они носились по
дорогам и заставляли человека, которому всю жизнь приходилось топать на
своих на двоих, прыгать с дороги в кусты, чтоб этот сволочной жеребец не
размозжил ему башку кованым копытом, не то придется ему лежать в канаве, и
этот сволочной пес загрызет его прежде, чем Хьюстон успеет кликнуть его.
Ладно, раз Хьюстон так дерет нос, что ему даже нельзя сказать спасибо,
он, Минк, не станет ему навязываться без приглашения. Дело не в том, что
он никому не хочет быть обязан. Прошла неделя, потом прошел месяц, уже и
рождество прошло, настала холодная, сырая, унылая зима. Каждый день к
вечеру в кожанке, заштопанной проволокой и залатанной кусками
автомобильной шины, - единственной своей верхней одежде, натянутой на
заплатанный старый бумажный комбинезон, - он шел по грязной дороге в
унылом меркнущем свете заката смотреть, как породистое стадо Хьюстона
вместе с его жалкой животиной двигалось, ничуть не торопясь, домой в
стойла, которые были куда теплее и лучше защищены от непогоды, чем та
лачуга, где он жил, в стойла, где скотину кормил специально для этого
нанятый негр: на нем и одежда куда теплее, чем у Минка и у его семейства,
и он шептал проклятия себе под нос, в облако морозного дыхания, проклиная
негра за то, что его черную кожу греет хорошая одежда, лучше, чем у него,
у белого, проклиная сытный корм, который давали скотине, а не людям, хотя
его собственная корова тоже ела со всеми вместе, и злее всего проклиная
ничего не подозревавшего белого человека, чье богатство всему виной, а
главное, проклиная то, что мешало ему отомстить, отплатить, - а он считал
это естественной справедливостью и своим неотъемлемым правом, - отомстить
сразу, одним махом, а тут приходилось ожидать, пока корма постепенно не
превратятся в живой вес, да еще нельзя было предвидеть и предсказать,
когда корова подпустит быка, а потом пойдут долгие девять месяцев до
отела; он проклинал себя за то, что может добиться справедливости только
таким долгим и бездеятельным ожиданием.
Вот от чего он мучился. От ожидания. И не только от страха, что
отдаляется исполнение надежд, не только от обиды, что простое справедливое
дело отодвигается, откладывается, а от сознания, что даже в тот час, когда