"Уильям Фолкнер. Особняк" - читать интересную книгу автора

пальцами ржавые прутья тюремной решетки, выходившей на улицу.
Сначала, в первые дни за решеткой, его просто брала досада на
собственное нетерпение и - да, он это сознавал - на собственную глупость.
Ведь задолго до той минуты, когда пришла пора вскинуть ружье и выстрелить,
он уже знал, что его двоюродный брат Флем (единственный член их семьи,
который имел и возможность и основания - во всяком случае, от него одного
можно было ждать этого - вызволить его из неприятностей), что Флем уехал и
ничего делать не станет. Он даже знал, почему Флема тут не будет, по
крайней мере, год: Французова Балка - поселок маленький, тут все знали обо
всем и про всех все понимали, зачем он уехал в Техас, даже если бы из-за
этой уорнеровской девчонки не поднимали вечно шум и визг, с тех пор как
она сама (а может, и кто другой) заметила, что у нее появился первый
пушок, уж не говоря про ту прошлую весну и лето, когда этот оголтелый
парень, мальчишка Маккэрронов, крутился около нее и дрался с другими - ни
дать ни взять свора кобелей по весне.
Так что задолго до того, как Флем на ней женился, он, Минк, да и вся
округа на десять миль от Французовой Балки уже знали, что старому Биллу
Уорнеру нужно было выдать ее замуж за кого угодно, да поскорее, если он не
хотел, чтоб у него весной на выгоне пасся приблудный жеребенок. И когда на
ней в конце концов женился Флем, он, Минк, ничуть не удивился. Этому Флему
всегда везло. Ну, ладно, не только везло: он был единственным человеком во
всей Французовой Балке, который мог постоять за себя, потягаться со старым
Биллом Уорнером; в сущности, он уже почти вытеснил Джоди, сына старого
Билла, из лавки, а теперь, став зятем старика, норовил захватить ее
целиком. Женившись, да еще вовремя, чтобы дать имя ее пащенку, Флем
становился не только законным мужем этой проклятой девчонки, которая с
пятнадцати лет одной своей походкой распаляла всех мужчин моложе
восьмидесяти, но ему за это еще и приплатили: он получил не только
законное право лапать ее, когда ему вздумается, - а человеку стоило только
вообразить, что ее кто-то лапает, как он себя не помнил, - но ему еще за
это отдали в полное владение усадьбу Старого Француза.
Да, он знал, что Флем не придет, когда потребуется, потому что Флему с
молодой женой надо пробыть вдали от поселка до тех пор, пока про то
существо, что у них родится, можно будет говорить, будто ему исполнился
всего один месяц, и никто при этом не помрет со смеху. Но когда наконец
подошла та последняя минута, тот последний миг и ему уже никак нельзя было
не прицелиться и не спустить курок, он об этом забыл. Нет, неправда.
Ничего он не забыл. Просто ждать стало невмоготу, Хьюстон сам не дал ему
подождать, и это было последнее оскорбление, которое нанес ему, умирая,
Джек Хьюстон: заставил его, Минка, убить себя в такое время, когда
единственный человек, который мог спасти Минка и спас бы непременно, волей
или неволей, по извечным неизменным законам кровного родства, - этот
человек находился за тысячу миль, и это оскорбление ничем нельзя было
смыть, потому что, нанося его, Хьюстон сам уходил от всякого возмездия.
Нет, он не забыл, что его родича поблизости нет. Просто ждать дольше
было невозможно. Просто ему пришлось положиться на _Них_ - на _Них_, про
которых сказано, что ни один волос не упадет с головы без _Их_ воли. _Они_
были для него вовсе не тем самым, как его ни назови, кого люди величают
Старым Хозяином. Не верил он ни в какого Старого Хозяина. Насмотрелся он в
своей жизни такого, что если бы и вправду существовал какой-то Хозяин, да