"Уильям Фолкнер. Красные листья" - читать интересную книгу автора

шел на реку ловить рыбу, но в тот день до реки так и не дошел. А пока он
разглядывал не подозревавшую о том девушку, он, возможно, вспоминал свою
мать, женщину из города, беглянку с ее веерами и кружевами и ее
негритянской кровью - всю потрепанную мишуру той нескладной женитьбы.
Меньше чем через год после этого родился Мокетуббе. Когда ему было три
года, ноги его уже не входили в туфли. Тихими знойными вечерами
Иссетиббеха часто смотрел на него, как он с каким-то непостижимым
упорством, вопреки всякой возможности, старался втиснуть в туфли свои
толстые ступни, - смотрел и тихонько смеялся про себя. Он смеялся еще не
один год, так как Мокетуббе до шестнадцати лет не оставлял своих попыток
надеть туфли. Потом бросил. По крайней мере Иссетиббеха думал, что он
бросил. На самом деле он только перестал это делать в присутствии
Иссетиббехи. Но однажды новая жена Иссетиббехи сказала ему, что Мокетуббе
выкрал туфли и спрятал. Тут Иссетиббеха перестал смеяться и велел жене
уйти. "Да-а, - промолвил он, когда остался один, - мне тоже нравится быть
живым. - Он послал за Мокетуббе. - Я дарю тебе эти туфли", - сказал он.
Мокетуббе исполнилось тогда двадцать пять лет. Он еще не был женат.
Иссетиббеха и сам не отличался высоким ростом, но все же он был на шесть
дюймов выше сына и фунтов на сто легче его весом. Мокетуббе уже и в эти
годы был болезненно тучен; у него было бледное широкое сонное лицо и
распухшие, как от водянки, руки и ноги.
- Туфли теперь твои, - сказал Иссетиббеха, зорко вглядываясь в лицо
сына. Мокетуббе только один раз поднял глаза на отца, еще когда входил, -
то был быстрый, осторожный, скрытный взгляд.
- Спасибо, - сказал он.
Иссетиббеха все смотрел на него. Он никогда не мог понять, что
Мокетуббе видит, на что он смотрит.
- Если я их тебе подарю, разве это будет не то же самое? - спросил он.
- Спасибо, - сказал Мокетуббе.
Иссетиббеха в то время употреблял нюхательный табак: какой-то белый
научил его класть понюшку за губу и растирать по зубам веточкой алфеи или
камедного дерева.
- Ну что ж, - сказал он, - человек не может жить вечно. - Он опять
посмотрел на сына, потом глаза у него стали пустые, невидящие, он
погрузился в раздумье. О чем он думал, неизвестно, но через некоторое
время он сказал как бы про себя:
- Да, но у дяди моего отца Дуума не было туфель с красными каблуками. -
Он снова посмотрел на сына. Тот стоял перед ним толстый, сонный. - Да.
Человек с таким лицом может задумать что угодно, и ничего не узнаешь, пока
не будет слишком поздно. - Он сидел в кресле с плетеным сиденьем из ремней
оленьей кожи. - Он даже не может их надеть. Нам обоим мешает эта грубая
плоть, которую он на себе носит. Он их даже надеть не может. Но разве это
моя вина?
Он прожил еще пять лет, потом умер. Как-то вечером ему стало плохо, и,
хотя знахарь в жилете из скунсовых шкурок жег над ним палочки, к рассвету
он умер.
Это произошло вчера; могила была уже выкопана, и целый день люди
прибывали в фургонах и повозках, верхом и пешком, чтобы угощаться жареной
собачиной, секкоташем [секкоташ - блюдо из бобов и свинины] и печеным в
золе мясом и присутствовать на погребенье.