"Уильям Фолкнер. Моя бабушка Миллард, генерал Бедфорд Форрест и битва при Угонном ручье" - читать интересную книгу автора

ней Мелисандры и Филадельфии, а в тот раз, когда он был здесь, и отца,
бабушка встает прямо против часов, подняв и разведя примерно на восемь
дюймов руки и пригнув шею, чтобы видеть циферблат поверх очков,
дожидается, чтобы большая стрелка дошла до ближайшего часа.
Мы же, остальные, следим за ее руками. Она не произносит ни слова. Да
ей и говорить ничего не надо. Когда часовая стрелка доходит до ближайшей
цифры, раздается легкий, звонкий хлопок в ладоши, - часто мы начинаем
двигаться даже до того, как ее руки сойдутся, то есть мы все, кроме
Филадельфии. Ей бабушка вообще не разрешает помогать из-за Люция, хотя
именно Люций и выкопал почти всю яму и каждый раз чуть ли не один таскает
сундук. Но Филадельфия должна присутствовать. Бабушке пришлось только раз
ей сказать: "Я хочу, чтобы тут были и жены всех вольных. Пусть вольные
видят, что нам, остальным, приходится делать, чтобы остаться тем, что мы
есть".
Эта история началась месяцев восемь назад. Однажды даже я почувствовал,
что с Люцием что-то неладно. Потом я понял, что и Ринго это заметил и
знает, в чем дело, поэтому, когда Лувиния в конце концов пришла и
рассказала бабушке, она это сделала не потому, что Люций подбил на это
свою мать: просто ему надо было, чтобы кто-нибудь, безразлично кто,
выложил бабушке все начистоту. Сам он повторял это не раз и, как видно,
впервые сказал своим ночью в хижине, а потом говорил и в других местах,
другим людям, даже неграм с других плантаций. Мемфис к тому времени уже
сдали, Новый Орлеан тоже, у нас остался только Виксберг [речь идет о
событиях Гражданской войны между Севером и Югом 1861-1865 гг.; Мэмфис -
был взят войсками северян в июне 1862 г.; еще раньше, в апреле 1862 г.,
войска северян взяли Новый Орлеан; Виксберг - пал после полуторамесячной
осады в июле 1863 г.], и, хотя мы в это еще не верили, его нам тоже было
долго не удержать. И вот как-то утром, когда бабушка перекраивала на меня
потертые форменные брюки, в которых отец приехал из армии, вошла Лувиния и
рассказала бабушке, что Люций говорит, будто янки скоро заберут не только
всю Миссисипи, но и округ Йокнапатофа, и тогда все негры станут
свободными, но когда это произойдет, его уже тут не будет и в помине. В то
утро Люций работал в саду. Бабушка вышла на заднюю веранду как была - с
брюками и иголкой в руках. Она даже очки на лоб не сдвинула. Она сказала:
"Эй, Люций", больше ничего, и Люций сразу же появился из сада с тяпкой в
руке, а бабушка стояла и смотрела на него поверх очков, как она смотрит
поверх них, что бы она ни делала - читала, шила или ожидала, глядя на
циферблат, когда придет пора зарывать серебро.
- Можешь идти сейчас же, - сказала она. - Нечего тебе дожидаться янки.
- Идти? - спросил Люций. - Я же не свободный.
- Ты свободный уже почти три минуты, - сказала бабушка. - Вот и ступай.
Люций так долго молчал, что можно было сосчитать до десяти.
- Куда ж я пойду? - спросил он.
- Этого я тебе сказать не могу, - ответила бабушка, - я-то ведь не
свободная. Но, по моему разумению, теперь к твоим услугам вся их держава.
Ходи, где хочешь, у этих янки.
Люций моргал. Он больше не смотрел на бабушку.
- Вы меня для этого звали? - спросил он.
- Да.
Он пошел обратно в сад. Разговоров о воле мы больше от него не слышали.