"Уильям Фолкнер. Медведь" - читать интересную книгу автора

востоке показался состав с бревнами, и Бун остановил его, помахав рукой. В
натопленном служебном вагончике мальчик задремал, а у Буна с обоими
кондукторами зашел разговор о Льве и Старом Боне, как в позднейшие времена
зашел бы о Салливэне и Килрейне, а еще позднее - о Демпси и Тэнни
[Салливэн, Килрейн - известные американские боксеры-соперники конца XIX
века; Демпси, Тэнни - боксеры 20-х гг. XX века]. И до самой станции, под
толчки и громыханье безрессорного вагона, слышал мальчик сквозь сон про
задранных Старым Беном телят и свиней, про разоренные им закрома и
сокрушенные западни и ловушки, и про свинец, что гнездился, должно быть,
под шкурой у беспалого Старого Бена - в здешних краях медведи с
изувеченной капканом лапой по пятьдесят лет, случалось, носили кличку
Трехпалого, Беспалого, Двупалого, но Старый Бен был медведь особый
(медвежьим царем величал его генерал Компсон) и потому заслужил не кличку,
но имя, какого не постыдился бы и человек.
На восходе солнца приехали в Хоукс. Вышли из теплого вагона в своем
затрепанном охотничьем хаки и грязных сапогах. Но здесь было в порядке
вещей и это, и небритые щеки Буна. Хоукс состоял из лесопилки, продуктовой
лавки, двух магазинов да лесосгрузки в тупичке, и все тут ходили в сапогах
и хаки. Вскоре прибыл мемфисский поезд. В вагоне Бун купил у разносчика
бутылку пива и три пачки жареной кукурузы с патокой, и под Буново жеванье
мальчик снова уснул.
Но в Мемфисе порядок вещей был иной. На фоне высоких зданий и булыжных
мостовых, красивых экипажей, конок, людей в крахмальных воротничках и
галстуках погрубели и погрязнели их сапоги и хаки, жестче и небритей
сделалась у Буна борода, и все настойчивее стало казаться, что не след бы
Буну и выходить из лесу со своим лицом, а тем более забираться в места,
где нет ни майора де Спейна, ни Маккаслина, ни другого кого из знакомых,
чтобы успокоить прохожих: "Не бойтесь. Он не тронет". Добывая языком
застрявшую в зубах кукурузу и шевеля сизой щетиной, похожей на стальную
стружку от нового ружейного ствола, Бун прошел по гладкому полу вокзала,
коряча и напруживая ноги, точно ступал по намасленному стеклу. Миновали
первый салун. Даже сквозь закрытые двери на мальчика повеяло опилками и
застарелым спиртным духом. Бун закашлялся. С полминуты примерно прокашлял.
- Черт побери, - сказал он, - где б это я мог простыть.
- На вокзале, - сказал мальчик.
Бун, уже опять было закашлявший, замолчал. Взглянул на мальчика.
- Чего? - переспросил он.
- Ты же ни в лагере, ни в поезде не кашлял.
Бун все глядел помаргивая. Перестал моргать. Но не закашлял. Сказал
негромко:
- Одолжи мзде доллар. Не зажимай. У тебя есть. Ты ж их не тратишь. Ты
не то чтобы скупой. Просто тебе вроде никогда ничего не надо. У меня в
шестнадцать бумажка долларовая выпархивала из рук - и рассмотреть не
успею, каким банком выпущена. Давай доллар, Айк, - заключил он спокойно.
- Ты ведь обещал майору. Обещал Маккаслину. Что до самого лагеря ни
капли.
- Ладно уж, - сказал Бун по-прежнему негромко и терпеливо, - напьюсь я,
что ли, на один доллар? А второго ты же не дашь.
- Уж в этом можешь быть уверен, - сказал мальчик, тоже спокойно, с
холодной злостью на кого-то, только не на Буна, потому что помнилось ему: