"Уильям Фолкнер. Медведь" - читать интересную книгу автора

Нет, мальчик не питал ко Льву ненависти и страха. Во всем происходящем
ему виделась неизбежность. Что-то, казалось ему, начинается, началось.
Последний акт на уже подготовленной сцене.
Начало конца, а чему конца - он не знал, но знал, что печали не будет.
Будет смирение и гордость, что и он удостоен роли, пусть даже только роли
зрителя.



3

Стоял декабрь. Самый холодный на его памяти. Они пробыли в лагере уже
четыре дня сверх положенных двух недель, дожидаясь, чтобы потеплело и Лев
со Старым Беном провели свой ежегодный гон. Тогда можно будет сняться - и
по домам. Эти непредвиденные дни ожидания, коротаемые за покером,
исчерпали запас виски, так что Буна и мальчика отрядили в Мемфис с
чемоданом и запиской от майора де Спейна к мистеру Семсу, винокуру. То
есть Буна майор де Спейн и Маккаслин посылали за виски, а его -
присмотреть, чтобы Бун это виски, или большую часть, или хоть
сколько-нибудь да довез.
В три часа ночи Теннин Джим его поднял. Он быстро оделся, поеживаясь не
от холода - в камине уже бушевало гулкое пламя, - а от глухого зимнего
часа, когда сердце вяло гонит кровь и сон не кончен. Он прошел из дома в
кухню полоской железной земли под оцепенело блистающей ночью, которая
только через три часа начнет уступать место дню, обжег небо, язык, легкие
до самых корешков студеной тьмой и вступил в тепло кухни, где светила
лампа и туманила окошки раскаленная плита и где за столом, уткнувшись в
тарелку и работая сизыми от щетины челюстями, уже сидел Бун - лицо не
умыто, жесткие лошадиные космы не чесаны, - на четверть индеец, внук скво
из племени чикесо, то встречающий тугими и яростными кулаками намек на
возможность хоть капельки не белой крови в своих жилах, то, обычно спьяна,
доказывающий при помощи тех же кулаков и столь же яростно, что отец его
был чистокровный чикесо, притом вождь, и даже мать наполовину индианка.
Рост у него был метр девяносто, разум ребенка, сердце лошади, жесткие
глаза-пуговки, ничего не выражающие - ни подлости, ни великодушия, ни
доброты, ни злобы - и сидящие в лице, корявее которого мальчик в жизни не
видел. Как если бы кто нашел грецкий орех размером покрупней футбольного
мяча, прошелся по нему зубилом и затем выкрасил почти одноцветно не в
индейский краснокожий, а в яркий румяно-кирпичный колер, обязанный
происхождением частично, может быть, и виски, в основном же бесшабашному
житью под открытым небом; и не морщины на этом лице, не сорока прожитых
годов печать, а попросту складки от прищуров на солнце и вослед уходящему
в сумрак зарослей зверю - складки, напрочно выжженные лесными кострами, у
которых леживал он, прикорнув на холодной ноябрьской или декабрьской
земле, чтобы чем свет продолжить охоту, - словно время было всего лишь
средой наподобие воздуха, сквозь которую он и шагал, как сквозь воздух, не
старясь. Он был храбр, предан, беспечен и ненадежен; не имел профессии,
занятья, ремесла, а имел один порок - пристрастие к виски, и одну
добродетель - безусловную, нерассуждающую верность майору де Спейну и
двоюродному брату мальчика, Маккаслину.