"Ф.Скотт Фицджеральд. Мой невозвратный город" - читать интересную книгу автора

на крышу "Плаза", чтобы на прощание окинуть взглядом великолепный город,
не кончающийся и на горизонте, так теперь я поднялся на крышу этой башни -
самой последней и самой величественной. И здесь я все понял, здесь все
получило свое объяснение; я постиг главную слабость города; я ясно увидел
этот ящик Пандоры. Нью-йоркский житель в своем тщеславном ослеплении
забирался сюда и, содрогаясь, открывал для себя то, о чем и не
догадывался: вопреки его ожиданиям город небеспределен, за нескончаемыми
каньонами _есть своя последняя черта_. С высочайшей в городе точки ему
впервые стало видно, что за пригородами повсюду начинается незастроенная
земля, что к последним зданиям подступают зеленые и голубые просторы и
бесконечны только они. А едва он с ужасом осознал, что Нью-Йорк, в конце
концов, лишь город, а не вселенная, вся та блистательная постройка,
которую создало его воображение, с треском рухнула наземь. Вот какой
обманчивый дар принес Элфред Э.Смит своим согражданам.
И здесь я расстаюсь с моим невозвратным городом. Открывшийся с парома
ранним утром, он больше не нашептывает мне о невиданном успехе и вечной
юности. Хватившим лишку мамашам, которые резвятся в его опустевших кафе,
не вызвать у меня того чувства непреходящей красоты, какое в 1914 году
вызывали девушки, витавшие в моем воображении. А Кролик, сосредоточенно
шагающий по тротуару с тростью в руке, чтобы поскорее скрыться от
карнавала в своем уединении, теперь увлекся коммуной и негодует по поводу
положения фабричных рабочих Юга и фермеров Запада, чьи голоса пятнадцать
лет назад никогда не проникли бы за стены его рабочей комнаты.
Все уходит, остается только память. Но иногда я живо представляю себе,
как разверну в 1945 году свежий выпуск "Дейли ньюс" и с интересом прочту
такое:
"В пятьдесят лет запсиховал в Нью-Йорке.
Фицджеральд обставил здесь несколько гнездышек любви (из показаний
прелестной Крошки).
Пристрелен возмущенным бандитом".
Что ж, возможно, мне предстоит когда-нибудь вернуться и пережить в этом
городе что-то новое, о чем я пока только читал. Но сейчас я могу лишь с
грустью признать, что прекрасный мираж, с которым я жил, растаял. Вернись,
о, вернись, мой образ, сверкающий и белый!

Июль 1932