"Ф.Скотт Фицджеральд. Осторожно! Стекло!" - читать интересную книгу автора

множество модных тогда нарядов, которые с меня сдирали чуть не с кожей, -
пожалуйста, сейчас я перечислю надписи на этикетках: "Уязвленное
самолюбие", "Обманутые надежды", "Измена", "Бравада", "Ушибленный", "Раз и
навсегда". А время шло, и мне было уже не двадцать пять, и даже не
тридцать пять, и все становилось только хуже, чем прежде. Но за все эти
годы я не помню ни одной ситуации, когда я потерял бы веру в себя. Я
видел, как честные, хорошие люди впадали в такое отчаяние, что готовы были
покончить с собой, - и некоторые сдавались и погибали, другие
приспосабливались и добивались успеха покрупнее, чем мой; но я никогда не
опускался ниже того отвращения к самому себе, которое порой находило на
меня, когда я по собственной вине попадал в слишком уж некрасивое
положение. Неудачи отнюдь не обязательно порождают неверие в свои силы -
такое неверие вызывается особым микробом и с неудачами имеет общего не
больше, чем артрит с вывихом.
Когда прошлой весной мой горизонт заволокло тучами, я сначала не
соотнес это с тем, что уже пережил лет пятнадцать - двадцать назад. Лишь
постепенно стали выступать черты фамильного сходства: вновь слишком
растянутые фланги, вновь свеча, сгорающая сразу с двух концов, вновь
ставка на чисто физические ресурсы, которых у меня не осталось, - сплошная
жизнь взаймы. По своим последствиям этот удар оказался серьезнее двух
прежних, но ощущение было то же - будто я стою в сумерках где-то на
безлюдном стрельбище и у меня вышли все патроны, а все мишени убраны. И
никаких конкретных забот - просто молчание и тишина, в которой слышно, как
я дышу.
В этой тишине скрывалось полное безразличие к любым обязательствам,
крах всех ценностей, которыми я дорожил. Прежде я страстно верил в
упорядоченность, выше побуждений и последствий ставил догадку и озарение,
не сомневался, что, каким бы ни был мир, в нем всегда будут ценить
сноровку и трудолюбие, - и вот теперь все эти убеждения, одно за другим,
покидали меня. Я наблюдал, как роман, еще недавно служивший самым
действенным, самым емким средством для передачи мыслей и чувств,
становился теперь в руках голливудских коммерсантов формой, используемой
механистическим, обобществленным искусством, и уже способен был выразить
лишь мысль зауряднейшую и чувства самые примитивные. Он сделался формой, в
которой слово подчинено картинке, а личность с неизбежностью превращается
в мелкую деталь функционирующего механизма - коллектива. Давно, еще в 1930
году, у меня зародилось предчувствие, что с появлением звукового кино даже
наиболее читаемый романист сделается такой же тенью прошлого, как немые
фильмы. Правда, люди все еще читали, пусть только "книгу месяца",
выбираемую профессором Кэнби; еще не перевелись любопытные, что рылись на
лотках в закусочной среди дешевых книг, которыми исправно заполнял их
мистер Тиффани Тэйер; но это не мешало мне болезненно ощущать
унизительность и несправедливость положения, когда сила литературного
слова подчиняется другой силе, более крикливой, более грубой...


Все это я рассказываю лишь для того, чтобы стало ясно, что меня мучило
долгими ночами, с чем я не мог ни примириться, ни бороться, что сводило на
нет все мои старания, вытесняло меня из жизни, а я был бессилен, как
владелец лавчонки перед объединением универсальных магазинов...