"Френсис Скотт Фицжеральд. Великий Гэтсби." - читать интересную книгу автора

Он говорил резким, хрипловатым тенором, очень подходившим к тому
впечатлению, которое он производил, - человека с норовом. И даже в
разговоре с приятными ему людьми в голосе у него всегда слышалась нотка
презрительной отеческой снисходительности, - в Нью-Хейвене многие его за
это терпеть не могли. Казалось, он говорил: "Я, конечно, сильнее вас, и
вообще я не вам чета, но все же можете не считать мое мнение
непререкаемым". На старших курсах мы с ним состояли в одном студенческом
обществе, и, хотя дружбы между нами никогда не было, мне всегда казалось,
что я ему нравлюсь и что он по-своему, беспокойно, с вызовом, старается
понравиться мне.
Мы немного постояли на освещенном вечерним солнцем крыльце.
- Недурное у меня тут пристанище, - сказал он, посверкивая глазами по
сторонам.
Слегка нажимая на мое плечо, чтобы заставить меня повернуться, он
широким движением руки обвел открывающуюся с крыльца панораму, включая в
нее итальянский, уступами расположенный сад, пол-акра пряно благоухающих
роз и тупоносую моторную яхту, покачивающуюся в полосе прибоя.
- Я купил эту усадьбу у Демэйна, нефтяника. - Он снова нажал на мое
плечо, вежливо, но круто поворачивая меня к двери. - Ну, пойдем.
Мы прошли через просторный холл и вступили в сияющее розовое
пространство, едва закрепленное в стенах дома высокими окнами справа и
слева. Окна были распахнуты и сверкали белизной на фоне зелени, как будто
враставшей в дом. Легкий ветерок гулял по комнате, трепля занавеси на
окнах, развевавшиеся, точно бледные флаги, - то вдувал их внутрь, то
выдувал наружу, то вдруг вскидывал вверх, к потолку, похожему на свадебный
пирог, облитый глазурью, а по винно-красному ковру рябью бежала тень, как
по морской глади под бризом.
Единственным неподвижным предметом в комнате была исполинская тахта,
на которой, как на привязанном к якорю аэростате, укрылись две молодые
женщины. Их белью платья подрагивали и колыхались, как будто они обе
только что опустились здесь после полета по дому. Я, наверно, несколько
мгновений простоял, слушая, как полощутся и хлопают занавеси и
поскрипывает картина на стене. Потом что-то стукнуло - Том Бьюкенен
затворил окна с одной стороны, - и попавшийся в западню ветер бессильно
замер, а занавеси, и ковер, и обе молодые женщины на тахте постепенно
опали и пришли в неподвижность.
Младшая из двух женщин была мне незнакома. Она растянулась во весь
рост на своем конце тахты и лежала не шевелясь, чуть закинув голову, как
будто на подбородке у нее стоял какой-то предмет, который она с большим
трудом удерживала в равновесии. Может быть, она и заметила меня краешком
глаза, но виду не подала; и от растерянности я чуть было не забормотал
извинений, что помешал ей своим приходом.
Другая - это была Дэзи - сделала попытку встать: слегка подалась
вперед с озабоченным выражением; но тут же засмеялась звенящим,
обворожительно нелепым смехом, и я тоже засмеялся и шагнул к дивану.
- На м-меня от радости столбняк нашел.
Она опять засмеялась, словно сказала что-то в высшей степени
остроумное, и на миг удержала мою руку, заглядывая мне в глаза с таким
видом, будто у нее никогда не было более горячего желания, чем меня
увидеть. Она умела так смотреть. Потом она шепотком назвала мне фамилию