"Владимир Фирсов. Только один час (сб. "Фантастика, 1967")" - читать интересную книгу автора

горели сразу два светила - одно закатное, багряное, другое - все время
меняющее свой цвет. От этого по листьям, по траве, по лицам пробегали
синие, зеленые, фиолетовые, золотые отблески, и одинокое облако с алым
краем тоже становилось синим, зеленым, фиолетовым, золотым. По-прежнему
горел вдали рубиновый огонек, но теперь Ганс различил, что он имеет форму
звездочки, а рядом горит другая, третья, четвертая... Он понял, где
находится, и с удивлением взглянул в лицо стоящего рядом с ним человека,
взглянул в глаза, грустные, ласковые и тревожные. Увидел в них себя,
разноцветное поющее солнце, стоэтажные невесомые здания, рубиновые звезды
Кремля.
П а м я т ь в е р н у л а с ь к н е м у.
Это было до того чудовищно, что он едва не потерял сознания. Мутный
поток ненависти, страха и боли захлестнул его с головой, ослепил, сдавил
горло. В ужасе отшатнулся он от человека, в лицо которого только что
смотрел.
- Что с вами, Ганс? - быстро спросил тот, пытаясь удержать его.
- Нет! - Сказал Ганс, Отступая. Лицо его исказилось. - Нет! Нет!
Не-е-ет!..

* * *

Стена была самой обыкновенной - гладкая стена, выложенная ослепительно
белым кафелем. Комната была тоже самой обыкновенной - насколько может
казаться обычной комната, на которую смотришь, прижавшись щекой к шершавым
плитам пола. Удивительно, как в этом ярко освещенном чистеньком помещении
может рождаться столько невыносимой боли.
В нескольких сантиметрах от его лица по белой плитке медленно оползала
капля крови. Одним глазом он следил за ее неторопливым движением. Второй
глаз, затекший от удара прикладом, почти ничего не видел. Теперь, когда
сознание снова вернулось к нему, он знал, что ничего не сказал и не
скажет. Он понимал, чего ему это будет стоить, и, пользуясь минутной
передышкой, лежал тихо, экономя силы.
Но долго отдыхать ему не дали.
- Встать! - срывающимся голосом закричал обер-лейтенант Кранц, и
внезапная боль от удара по почкам сотрясла тело человека.
Мюллер неодобрительно посмотрел на обер-лейтенанта. Допрос - это прежде
всего работа. Если каждый раз так взвинчивать себя, через неделю попадешь
в сумасшедший дом.
Человек, лежавший сейчас на полу, был схвачен с оружием в руках. За ним
гнались долго и все-таки упустили бы его, если бы он сам, уже ускользнув
от преследователей, не решил дать бой гестаповцам. В отчаянной схватке он
убил троих и одного тяжело ранил, после чего хотел подорвать себя вместе
со схватившими его солдатами гранатой, которая, однако, не взорвалась.
Можно было догадаться, что он пожертвовал собой, прикрывая отход кого-то
другого, чью жизнь он считал более ценной, чем свою собственную; но кто
был этот второй, куда и с каким заданием шел, оставалось неизвестным.
Мюллер был уверен: пленный скоро заговорит. Допрос уже вступил в ту
стадию, на которой не выдерживают даже самые упорные. Жаль, что
обер-лейтенант вдруг сорвался и в припадке ярости начал бесцельно избивать
пленного.