"Владимир Фирсов. Твои руки, как ветер..." - читать интересную книгу автора

Пока за ней ходили, Бурцев попросил оппонента подойти поближе и осведомился,
не боится ли тот собак. Оппонент скромно дал понять, что не испугается и
тигра.
Тогда Бурцев направил на оппонента прибор и крикнул собачонке: "Куси
его!" Та не преминула воспользоваться разрешением и затявкала.
Дальше произошло то, чего никто не ожидал. Оппонент драпанул от собачки к
дверям со скоростью хорошего спринтера. А вдоль прохода, по которому он
мчался, люди вскакивали со стульев и бросались в стороны по ногам соседей -
видно, веерообразный луч аппарата доставал и сюда. В зале возникла страшная
сумятица - впрочем, лишь на несколько секунд, потому что Бурцев сразу
выключил аппарат. Смущенный оппонент вернулся обратно, красный как рак. К
счастью, он оказался человеком с юмором и не обиделся на диссертанта. Он
долго с чувством тряс Виктору руку и даже погладил виновницу переполоха,
перепуганно жавшуюся к ногам Виктора. Та, конечно, не упустила случая и
тяпнула его за палец.
Генератор Бурцева лег в основу моего прибора. В этом не было ничего
мистического. В конце концов, любовь - это тоже эмоция, только высшего
порядка. Если генератор способен вызывать страх или нежность, почему он не
может возбудить любовь? После анализа нескольких сотен эмограмм, которые
чуть не свели меня с ума, я понял, что решение задачи возможно...

* * *

Почему всегда ходят вместе радость и боль? К тому времени, когда эскизы
прибора были вчерне готовы, ленты эмограмм сказали мне то, о чем я боялся
догадываться. Но это было так - ни на одной Светланиной эмограмме я не смог
найти знакомых мне и уже не загадочных всплесков. Светлана не любила меня.
Это открытие как будто ничего не изменило. Только какая-то тень легла на
мою жизнь, словно призрак несбывшегося, и чтобы стереть ее, я просиживал в
лаборатории до поздней ночи. Я погубил сотни лягушек и кроликов, я замучил
расчетами электронный мозг. Я верил, что идея, мелькнувшая однажды в моей
голове, может оказаться верной. Только эта мысль и поддерживала меня, потому
что я все сильнее любил Светлану.
И как отрава, жило в моей памяти воспоминание о дне, когда мне
показалось, что все будет иначе.
Однажды в воскресенье, перекусив в ресторане "Седьмое небо", мы забрели в
парк. Кончался сентябрь, и женщины в синих халатах сметали с дорожек жухлые,
мятые листья. Людей в парке почти не было, и наверно, только для нас в
раковине эстрады духовой оркестр играл полонез "Прощание с родиной". Мы шли
напрямик по блеклой траве, разгребая ногами шуршащие листья. Яркое, но уже
не горячее солнце, белая дымка на горизонте и приглушенный расстоянием звон
медных труб окрашивали все в какую-то тревожную краску, подчеркивающую
зыбкую нереальность дня. Было грустно и одновременно радостно. В такие
моменты веришь в самое несбыточное. Поэтому я сказал Светлане, что люблю ее.
Она остановилась и повернулась ко мне. За ее плечом виднелась подтянутая
фигура капельмейстера, который беззвучно махал палочкой, и, повинуясь ей,
послушные трубы ритмично поблескивали желтыми упитанными боками. Музыки в
этот момент не стало - она растаяла, растворилась в неподвижном воздухе, и я
слышал только, что сердце у меня стучит часто-часто, как перед прыжком с
высоты. Прохладные пальцы легли мне на глаза, и тут я почувствовал, что