"Евгений Филенко. Роман века" - читать интересную книгу автора

Домой Рагозин пришел умиротворенный. И вскоре заснул. Зазвонил
телефон.


Это был друг. Он долго сопел в трубку, не зная, с чего начать. А
потом сказал, что роман Рагозина гениален. Что он выше всякой критики, что
само имя Рагозина войдет в анналы человеческой письменности если не
впереди, то по крайней мере где-то в непосредственной близости от имени
Маркеса. Под конец друг, здоровенный мужичище, весь в якорях и голых
русалках, сменивший двух жен и схоронивший всю свою родню, гаубицей не
прошибешь и танком не своротишь, заплакал как дитя и объявил, что счастлив
быть другом такого человека, как Рагозин, и только благодаря этому
претендовать на какое-никакое, а место в истории.
Рагозин слушал эти слова и тоже плакал от счастья и любви ко всему
человечеству. Он думал, что теперь можно и умереть. Что было бы хорошо
умереть прямо сейчас, не отходя от телефона, в эту минуту наивысшего
блаженства. Но потом понял, что это окажется предательством по отношению к
ближним. Не имел он права умереть прежде, чем напишет еще с десяток
шедевров. Даже не напишет - а одарит ими цивилизацию и культуру! Прижимая
к уху теплую пластмассовую трубку с хлюпающим оттуда другом, Рагозин
ощущал себя титаном Возрождения. Он твердо решил прожить до ста лет и всю
эту чертову прорву времени писать, писать и писать. Это был его долг, его
святая обязанность перед будущим.
Слухи о рагозинском романе ползли по городу, подобно потоку
огнедышащей лавы, они оккупировали дома, баррикадировали улицы,
захватывали почту и телеграф. Каким-то совершенно немыслимым образом, при
помощи интриг, шантажа и подкупа рукопись романа ушла на сторону, возникая
одновременно в десятке мест, пока не угодила в алчные руки коллег Рагозина
по литкружку, таких же, как и он сам, вечнозеленых писателей, которые тыщу
раз уже перессорились, а то и передрались между собой из-за несуществующих
привилегий и несветящих кормушек, которые все свободное от писания время
занимались сыроядением себе подобных, рвали в клочья всех, кто только
заикался о претензиях на прорыв в издательство в обход общей очереди... К
вечеру следующего дня все они на почве рагозинского романа помирились,
забыли прежнюю вражду на том основании, что никто из них, равно как и
никто из числа старших товарищей, уже увенчанных лаврами и оснащенных
удостоверениями о принадлежности к литературному цеху, не достоин даже
подносить Рагозину карандаши и бегать в магазин за сигаретами. Староста
кружка, личный рагозинский враг, принес влажную от слез рукопись и сам пал
Рагозину на грудь, шепча признания в любви и коря себя за бездарность,
какую ему, видно, не изжить до конца дней своих... Рагозин утешал его как
мог, но результата не добился. Рыдающий староста ушел в ночь, и только
спустя неделю сыскался в психиатрическом диспансере, куда влип за
суицидальную попытку - случайные прохожие буквально выцарапали его из-под
колес товарного состава.
Ночью о романе Рагозина заговорил "вражий голос", правда - не без
своеобычной язвительности, не без традиционных нападок на советское
книгоиздание.
Все происходящее виделось Рагозину в каком-то сверкающем тумане. Он
жил, будто во сне, и мелочи быта в этих грезах затейливо переплетались с