"Рубакин (Лоцман книжного моря)" - читать интересную книгу автора (Рубакин Александр Николаевич)

Глава 6 Первые годы эмиграции

Несмотря на личное хорошее отношение швейцарцев к русским политэмигрантам, швейцарские власти относились к последним враждебно, с подозрением – швейцарская буржуазия, правящая страной, больше всего боялась, как бы они не занесли революционный дух и в Швейцарию. Ведь, по существу, Швейцария была не демократией, как ее пытаются представить сами швейцарцы, а настоящей олигархией, сдобренной наличием старых политических свобод и республиканского образа правления. Местные богатеи – банкиры, владельцы предприятий и т.д. – были и правителями страны. Именно они являлись фактически на основании «всеобщих и тайных выборов» депутатами кантональных и федерального советов и всех других органов власти. «Священное право собственности» было неприкосновенно в Швейцарии. Стать швейцарским гражданином можно было, только обладая недвижимой собственностью в Швейцарии.

У моего отца в Швейцарии никогда не было недвижимой собственности. Все его имущество заключалось в его библиотеке и его труде. Да он вовсе и не стремился к получению швейцарского гражданства. Он всегда был русским и остался русским, советским гражданином. И он всегда был на подозрении швейцарских властей.

А между тем русские контрреволюционеры легко получали визы на проживание в Швейцарии, и их никто не тревожил. Больше того, когда в 1923 году в Лозанне русский белоэмигрант Конради убил нашего полпреда Вацлава Воровского, швейцарский суд оправдал этого бандита! Да и позже, во время второй мировой войны, когда советские военнопленные бежали из фашистского плена и оказывались в Швейцарии, швейцарские власти немедленно заключали их в концлагерь.

Как в первой, так и во второй мировой войне Швейцария была настоящим сейфом для капиталистов обеих враждующих сторон. За время этих войн, да и после швейцарские банки были перегружены громадными вкладами иностранных капиталистов. Дошло до того, что во время второй мировой войны швейцарские банки принимали вклады от иностранцев, только начиная с очень крупных сумм. При этом они не только не платили процентов вкладчикам, как это обычно делается, но сами взимали с них процент... за честь быть вкладчиком.

Швейцарская армия была мобилизована и «охраняла» границы Швейцарии. Всем было ясно, что, если бы на Швейцарию набросилась Германия, в несколько дней со швейцарской армией было бы покончено. От иностранного вторжения – и прежде всего фашистского – Швейцарию спасала не ее армия, ее спасало то, что Швейцария была нужна всей европейской и американской буржуазии как место безопасного хранения ее капиталов и ценностей. На деле швейцарская армия охраняла не Швейцарию, а швейцарские банки и в них колоссальные суммы и ценности иностранной буржуазии.

Но, разумеется, неучастие в войне, выгодное положение по отношению к воюющим сторонам, которым она, кстати, с полным беспристрастием поставляла оружие – и тем и другим, – делали жизнь в ней для широких кругов населения спокойной, безмятежной и на сравнительно высоком материальном уровне.

С того момента, как первые ящики библиотеки прибыли в Кларан и книги были расставлены на простых деревянных полках, начался книжный поток из России. Все старые связи отца с русскими издательствами остались в силе, в это время он уже работал над рукописью «Среди книг», и издательства посылали ему свои издания ящиками. Присылали книги бесплатно, но с условием помещения их в каталоге. Правда, не всегда и не все книги отец помещал в свой каталог, но большинство.

Присылали ему книги издательство Е.Д.Трауцкой, «Посредник», «Просвещение», П.П.Сойкин, Девриен, А.Ф.Маркс, Брокгауз и Ефрон и ряд других. Книжная гора росла и росла на глазах неподвижных и изумленных таким ростом Савойских Альп. Многие авторы, с которыми Рубакин был знаком, – Л.Толстой, М.Горький, В.Г.Короленко, А.А.Демидов, А.С.Новиков-Прибой и сотни других – слали ему свои книги, а позже стали ему давать свои книги с автографами и иностранные авторы.

Вместе с ростом числа книг росло и число людей, ими пользующихся из среды русских политэмигрантов, массами селившихся в Кларане, Веве и окрестностях.

В Кларане русская среда, с которой Рубакин все время имел дело, была совершенно другая, чем в Петербурге. Здесь уже не было писателей, старых знакомых, общественных деятелей либерального толка. Здесь не только преобладали, но и были почти исключительно политэмигранты, одни старые, давно уже живущие за границей, такие, как Г.В.Плеханов, Е.Е.Лазарев, другие только что бежавшие из России, обычно из ссылки или из тюрьмы. Первое время отца окружали главным образом эсеры, поскольку он был с ними связан еще в России. Они бывали у отца на квартире, он о чем-то с ними шептался, закрывшись в своем кабинете, но мне все-таки приходилось их тоже видеть, так как многие оставались у нас ночевать или обедать. Это была особая среда – люди молчаливые, явно конспиративного вида.

В каждом человеке Рубакина интересовали лишь умственная сторона жизни, умственные интересы и устремления. Этим, видимо, объясняется и его неумение обращаться с детьми, даже какая-то нелюбовь к ним. Помню, меня и брата по утрам, когда мы приходили к отцу здороваться, он целовал и говорил нам – причем совершенно искренне – хорошие теплые слова. Но больше нами совершенно не занимался. Наше воспитание целиком лежало на матери. Отец стал мною интересоваться только тогда, когда я в возрасте 10 – 11 лет начал писать стихи. Лишь такое первое проявление интеллекта и творческого духа у ребенка могло его заинтересовать.

Вся теория библиопсихологии, то есть влияния книги на читателя и читателя на книги и автора, была построена на определении психического типа человека. Как только отношения Рубакина с людьми выходили за пределы чисто интеллектуальных отношений, он терялся, не знал, что говорить, как себя держать, и поэтому людям, недостаточно хорошо знавшим его, он казался неестественным, неискренним. Хотя на самом деле он был очень добрым и сердечным человеком.

Рубакин прекрасно ставил «библиопсихологический диагноз» своим читателям, но он очень плохо разбирался в людях, в их житейской психологии: то слишком доверял им и слишком раскрывался перед ними, то, наоборот, перебарщивал в своем недоверии. Он был очень силен во всем, что касалось интеллекта своих читателей, но совершенно беспомощен перед другими сторонами их жизни.

В том же доме, что Рубакин, на первом этаже жил известный меньшевик, теоретик аграрного вопроса Петр Петрович Маслов. У него с отцом были постоянные столкновения главным образом из-за книг. Маслов брал книги у отца и возвращал их испачканными, грязными, чего отец мой никому не прощал. К тому же отец почему-то всегда не любил меньшевиков. Любопытно, что он даже по внешности их определял, и при этом обычно правильно.

Маслов был очень дружен с Мартовым, который у него постоянно бывал в свои приезды в Кларан. Но Мартова отец тоже не любил и редко с ним виделся.

Из наших соседей-эмигрантов отец особенно дружил с двумя – Егором Егоровичем Лазаревым и Верой Николаевной Фигнер.

Лазарев – небольшого роста худощавый старик с чисто мужицкой бородкой и вообще до того русский на вид, что ни в одной стране его нельзя было бы признать за нерусского, был очень своеобразной личностью. Поскольку он был не только соседом, но и близким знакомым отца, о нем стоит сказать несколько слов.

Лазарев в 70-х годах был членом организации «Земля и воля», был он крестьянского происхождения и остался до конца своей жизни типичным крестьянином. Он привлекался по знаменитому процессу 193-х, был в ссылке в Сибири. В 80-х годах он каким-то образом побывал у Толстого и вел с ним ожесточенные споры по поводу роли насилия в освобождении человечества от пут прошлого. Об этом вспоминал потом в своих записках Сергей Львович Толстой.

После этого Лазарев опять очутился в тюрьме, где Л.Толстой его навещал в 1884 году. И именно тогда Л.Толстой познакомился с российскими тюрьмами и их населением, с уголовными и политическими арестантами. В романе «Воскресение» Л.Толстой даже вывел Лазарева под другим именем.

Лазарев побывал после своего бегства из сибирской ссылки в Америке, потом долго жил в Англии, где, кажется, принимал участие в «Фонде Вольной русской прессы». В начале 900-х годов уже в весьма пожилом возрасте он приехал в Швейцарию, поселился в деревне Божи над Клараном, купил или арендовал там крестьянскую ферму и жил, продавая швейцарцам, а главным образом иностранцам и в гостиницы молоко. Лазарев говорил и по-английски и по-французски, и на обоих этих языках отвратительно, с отчаянным русским произношением. Он очень любил музыку и постоянно приходил к нам по вечерам послушать игру на рояле моей мачехи, Людмилы Александровны. Он был весьма глуховат, но это не мешало ему слушать музыку. Впоследствии, после первой мировой войны, он продал ферму в Божи и переселился в Прагу, куда увез и свой интереснейший архив. Меня он очень интересовал как участник «хождения в народ» в 70-х годах – он об этом рассказывал очень красочно.

В Швейцарии он примкнул к эсерам. К сожалению, эсеры его увлекли в бездну реакции, и после Октябрьской революции он стал, как и Брешко-Брешковская, ярым реакционером и противником Советской власти.

Весьма часто Рубакин виделся с Верой Фигнер, которая поселилась рядом в доме через дорогу. К ней он относился с особенным уважением не только потому, что это была знаменитая революционерка, просидевшая 25 лет в Шлиссельбургской тюрьме-крепости, но и потому, что это был действительно замечательный человек.

Небольшого роста, не очень полная, с седеющими, но не совсем седыми волосами, с чертами лица, красивыми даже в старости, с глубоким грудным голосом, она сразу же производила на всех впечатление какого-то особого обаяния и нравственной силы. Это была женщина властная по своему характеру, непоколебимая в своих взглядах, в своей революционности.

Она часто бывала у нас на вечерах, так как страстно любила музыку и особенно ценила мягкую, задушевную игру моей мачехи.

Во время первой мировой войны у Рубакина работали крупный польский революционер Феликс Кон и его дочь Елена.

Недалеко от Веве, в Сен-Леже, жил Анатолий Васильевич Луначарский, с которым Рубакин весьма сблизился и который постоянно у него бывал, брал книги в библиотеке, а когда уезжал, то переписывался с ним. Луначарский был тогда корреспондентом разных русских прогрессивных газет, нуждался, как и все эмигранты, и часто обращался к отцу с просьбами помочь ему в получении работы в том или другом журнале или газете. Луначарский при его громадной и энциклопедической эрудиции мог бы быть хорошим советником отца по некоторым вопросам, отец, правда, относился к нему несколько скептически, а иногда и прямо говорил, что «Луначарский – человек несерьезный». Он очень сердился на Луначарского за его небрежное обращение с книгами, но глубоко уважал за универсальные знания, слушал его разговоры по философии, эстетике, искусству.

Наконец, рядом с отцом жили в снимаемых ими у местных жителей комнатах А.А.Трояновский, Н.В.Крыленко, Инесса Арманд и другие большевики. Все они приходили к отцу за книгами.

Громадная библиотека Н.А.Рубакина, самая большая русская библиотека за пределами России, естественно, привлекала к себе внимание всех русских политэмигрантов, не только читателей, но и писателей, политических деятелей, ученых. И Плеханов и Ленин, когда он жил в Швейцарии, широко пользовались книгами из библиотеки Рубакина.

В предисловии к первому тому своей «Истории русской общественной мысли» Плеханов писал: «Ничто не мешает мне, я полагаю, назвать здесь по имени Н.А.Рубакина, с любезностью, поистине беспредельной, предоставившего в мое полное распоряжение свою богатейшую библиотеку».

В своем письме в Институт Маркса – Энгельса – Ленина[27] от 6 мая 1933 года Рубакин писал, что в Кларане с 1914 года его библиотекой «пользовались Ленин, Крыленко, Луначарский, Мануильский, Трояновский, Кристи и десятки других партийцев».

Ленин давно знал работу Рубакина, но личное знакомство Рубакина с Лениным состоялось только в Швейцарии, в эмиграции, куда они прибыли почти одновременно. Ленин с самого же начала своего пребывания в Швейцарии широко пользовался библиотекой отца и побывал у него несколько раз.

Ленин не мог не одобрять работу Рубакина по просвещению народа. Владимир Ильич глубоко ценил библиографические работы Рубакина.

В 1891 году, когда имя и работы Рубакина в литературе становились все более и более известными, к нему пришла знакомиться издательница крупного по тем временам «толстого» журнала передового направления Марья Кирилловна Давыдова, жена писателя Мамина-Сибиряка, впоследствии жена писателя А.И.Куприна. Она пришла пригласить Рубакина заведовать редакцией журнала. Он на это согласился, но, как сам потом признавался, делал это очень плохо.

Вместе с Давыдовой к нему пришла молоденькая курсистка – Надежда Константиновна Крупская, будущая жена Ленина. Она пришла поучиться у Рубакина библиотечному делу. Почти на полвека завязалась у Рубакина личное знакомство с Н.К.Крупской. С Владимиром Ильичем он познакомился через 25 лет.

Но еще до знакомства с Крупской Рубакин, будучи студентом Петербургского университета, входил в студенческий научный кружок, которым руководил старший брат Ленина, Александр Ильич Ульянов. Александр Ульянов вел не только научную, но и революционную работу.

С 1891 года Рубакин был в непрерывном контакте с Н.К.Крупской. Этот контакт происходил через воскресные школы для рабочих, в которых преподавала Крупская, а также моя мать, Н.И.Рубакина. И сама Крупская, и ее ученики-рабочие широко пользовались книгами из библиотеки Рубакина, прибегали к его советам в области выбора книг. И в то же время все вышеупомянутые лица вели среди рабочих тайную революционную работу. В этих же школах преподавала Елена Дмитриевна Стасова, работавшая тоже с Рубакиным в основанном им при библиотеке Передвижном музее учебных пособий. Таким образом, между Рубакиным и Лениным тогда существовала невидимая связь, но еще не было личного контакта.

Позже Крупская больше сблизилась с Рубакиным, в особенности когда вернулась из ссылки вместе с Лениным.

В 1900 году среди рабочих на петербургских заводах и фабриках нелегально распространялась изданная за границей повесть «Ничего с нами не поделаешь», подписанная «Сергей Некрасов». Автором этой повести был мой отец, Н.А.Рубакин. Повесть эта распространялась не только «Союзом борьбы», но и другими революционными организациями, в том числе и эсерами, которые, правда, самовольно сделали в ней некоторые изменения. В повести описывалась борьба рабочих с хозяевами во время одной из первых массовых забастовок на большой текстильной фабрике. По-видимому, прототипом этой борьбы послужила знаменитая стачка на фабриках С.Морозова в 80-х годах.

О том, как эту повесть распространяли в России, пишет в своих «Воспоминаниях» Е.Д.Стасова, принимавшая деятельное участие в ее распространении. Любопытно, что она и не подозревала, что автором повести был Н.А.Рубакин, с которым она тогда вместе работала в Передвижном музее. Только в начале 60-х годов я об этом рассказал Елене Дмитриевне в Москве, и она была очень удивлена, так как ей и в голову не приходило, кто был на деле автором этой повести.

Как-то, когда Ленин пришел в библиотеку моего отца в его отсутствие, мне пришлось принимать его[28]. Ленин с наслаждением погрузился в просмотр книг, брал одну за другой, быстро проглядывал по своей методике, ставил на место и брал другую – словом, действовал так, как действовал Рубакин. Ленин любил рыться в книгах, и видно было, что быть в библиотеке для него было наслаждением.

В 1944 году к Рубакину в Кларан приехал один советский офицер, Д.И.Маркелов, бывший военнопленным в Германии, бежавший оттуда и интернированный в Швейцарии. Отец долго с ним разговаривал, а потом, водя его по своей библиотеке, подвел к своему рабочему кабинету, показал на стоявшее там кресло и сказал: «Вот в этом кресле сидел Владимир Ильич, когда был у меня» (пишу по записи об этом случае, сделанной моим отцом).

Так как Ленин не жил в Кларане, а жил в других швейцарских городах, то книги от отца он обычно получал по почте, а заказывала их для него Надежда Константиновна также письмами.

Рубакин еще в 1933 году, передал в ИМЭЛ письма, полученные им от Ленина и Крупской.

В одном из писем, относящихся к эмиграции (15 января 1917 г.), Надежда Константиновна писала:

Еще раньше (18 апреля 1911 г.) она писала Рубакину:

После смерти Владимира Ильича Рубакин продолжал переписываться с Надеждой Константиновной много лет, вплоть до ее смерти. Речь шла в значительной мере о переиздании книг Рубакина – его народных научно-популярных книжек – и о передаче его библиотеки Советскому Союзу.

В письме в ИМЭЛ от 4 июля 1928 года Рубакин писал Надежде Константиновне: «В 1916 году (тут, несомненно, ошибка, так как то, о чем он писал, произошло в 1914 году, в начале первой мировой войны) в Монтре по моей инициативе Ленин читал очень интересную лекцию и, подготовляясь к ней, работал в нашей библиотеке, которая была предоставлена в его полное распоряжение. Когда-нибудь я опишу эту лекцию».

Но лекция так и осталась им не описанной. В воспоминаниях Веры Фигнер («Запечатленный труд», т. 2) говорится об этой лекции, причем указывается, что она была прочитана на квартире Рубакина в Кларане. Это было неточно, так как она состоялась в одном из отелей Монтре.

Почти с самого же начала первой мировой войны в Монтре и прилегающих к нему городках и районах был организован «Русский клуб», в создании которого принимали деятельное участие Н.А.Рубакин и русские политэмигранты, жившие в этом районе. Дело в том, что с начала войны Швейцария оказалась отрезанной от России. А в ней находилось очень много туристов из России, отнюдь не политэмигрантов, приезжавших сюда на лето и здесь застрявших, так как в Россию пути были отрезаны. Вот они-то и вошли в этот «Русский клуб», в который вошли также и политэмигранты. По инициативе Рубакина Клубом для чтения лекции был приглашен Владимир Ильич Ленин, хотя многие русские неэмигранты, настроенные реакционно, слыхавшие о Ленине и знавшие, что он против этой войны, и не хотели его приглашать. Тем не менее лекция Ленина состоялась. Ленин говорил о причинах войны, разъяснял ее империалистический характер, но говорил очень сдержанно и осторожно. Дело в том, что швейцарские власти, боявшиеся и Германии и Антанты, зорко следили за всеми политическими выступлениями в Швейцарии из страха, что их обвинят в сочувствии к немцам или к Антанте. Иностранцев, агитировавших против войны, из Швейцарии высылали или даже сажали в тюрьму.

Неудивительно, что лекция Ленина, несмотря на ее сдержанную форму, не понравилась туристам из России. Да и Ленин был недоволен своей лекцией и публикой, на ней присутствовавшей.

В конце 1917 года Рубакин написал первые биографии Ленина и Крупской на немецком языке для немецких журналов. Они были изданы затем на том же языке отдельными брошюрами. Тогда же Рубакин написал и издал в женевском издательстве на французском языке брошюру «Что такое Русская Революция?» («Qu'est ce que la Revolution Russe?»). Он разъяснял причины революции, ее характер и ее цели и достижения. Это был яркий ответ на ту злобную и реакционную кампанию зарубежной печати, которая обрушилась на русскую революцию и ее деятельность с самого начала.

В 1909 году Рубакин заявил о своем выходе из партии эсеров. Толчком для этого послужило разоблачение Азефа[29].

Уже в 1901 году у отца возникли сомнения насчет главы «боевой организации» эсеров Евно Азефа. Об этом деле стоит рассказать, так как оно характерно для тех нравов, которые царили в архиподпольной организации партии социалистов-революционеров.

Никому из эсеров и в голову не приходила мысль о предательстве Азефа – он считался верхом партийной совести и революционности. Подозрения у отца появились, когда как-то Азеф зашел к нему в его отсутствие. Вернувшись, Рубакин увидел, что лежавшие на его столе письма были переворошены и лежали в другом порядке, чем раньше. В 1903 году Рубакин вместе с С.Г.Соколовым, видным деятелем эсеровской партии, организовал наблюдение за Азефом, которое не дало никаких результатов. Но до департамента полиции дошли сведения о подозрениях Рубакина относительно Азефа, и в секретном докладе[30] этого департамента сказано, что «по совершенно непонятным для него данным впервые догадался о провокаторстве Азефа писатель Николай Рубакин». Эта история с подозрениями на Азефа сильно охладила отношения Рубакина с эсерами, и то, что стремились обелить этого провокатора, вовсе не убедило Рубакина в их правоте.

Обличение Азефа началось с того, что студенту-медику Крестьянинову, который вел пропаганду на фабриках Шлиссельбургского тракта, один рабочий обещал открыть важного шпиона, пробравшегося в очень влиятельные революционные круги. Крестьянинов сказал об этом моей матери, она – Николаю Александровичу. Рабочий указал квартиру, в которой в определенные дни собирались сыщики. За квартирой стали следить, увидели выходившего оттуда человека, похожего на Азефа, но достоверно узнать ничего не удалось. Однако Рубакин рассказал о своих подозрениях кое-кому из эсеров. Никто не хотел верить ему, но он продолжал расследование.

Почти одновременно с Рубакиным появились подозрения и у В.Л.Бурцева[31], установившего связи с бывшим чиновником департамента полиции Бакаем, сообщившим ему много важных сведений о провокаторах. В частности, Бакай назвал крупнейшего провокатора из эсеров – Раскина. В 1909 году Рубакин и Бурцев сумели установить тождественность личности Азефа и Раскина.

По сообщениям Бакая, в 1904 году к нему в Варшаву приезжал Раскин, который говорил, что должен повидаться с инженером Душевским. В это же время по рекомендации Рубакина руководство эсеровской партии направило к Душевскому, обещавшему наладить перевозку из-за границы нелегальной литературы, Азефа.

Так раскрылось дело Азефа, одно из самых необычайных дел о провокации. Но эсеры так цеплялись за свою веру в честность Азефа, что даже не захотели выслушать Рубакина в комиссии, назначенной ими для разбора этого дела.

Первая мировая война тяжело отразилась на материальном положении Николая Александровича, так как крайне затруднила, вернее, почти полностью прервала его сношения с русскими издателями, возможность посылать рукописи в Россию и получать оттуда гонорар. Швейцария оказалась вроде островка среди охваченной пламенем войны Европы. Впервые за много лет границы стран стали непроходимы: для того чтобы их переступить, нужно было иметь паспорт, визы, разрешение на вывоз или ввоз иностранной валюты и т.д. Все эти ограничения особенно били по русским политэмигрантам, которых война захватила в Швейцарии. Они оказались в ней как в клетке, из которой не могли выбраться собственными силами. Война больно ударила по их материальному положению, так как, по существу, все их возможные заработки были связаны с Россией.

Все политэмигранты были взяты под особый надзор швейцарской полиции. Швейцария кишела шпионами и дипломатами всех стран, которые занимались слежкой друг за другом и пытались доставать военные сведения.

Живя в Швейцарии, Рубакин продолжал находиться в поле зрения царской охранки. У меня перед глазами доклады о Рубакине директору департамента полиции, представленные уже во время первой мировой войны. Надо отметить в этих докладах две забавные вещи. Во-первых, авторы докладов делают «открытия»: так, в докладе «заведующего заграничной агентурой в Париже» (а им был некий Красильников) от 12/25 сентября 1915 года пишется: «...Рубакин является народным писателем, причем в своих произведениях под нелегальной, но неуязвимой для правительства формой (вспоминается статья В.В.Розанова) проводит противоправительственные идеи. Произведения его печатаются московским книгоиздательством Сытина и в Петрограде книгоиздательством „Наука“.

Дальше идет описание объема деятельности Рубакина, которое только подтверждает его собственную автобиографию: «Названный Рубакин ведет обширную корреспонденцию с кругом читателей его произведений, причем начало подобной корреспонденции возникло по инициативе самого Рубакина, который к издаваемым произведениям предлагал своим читателям ряд вопросов о взглядах их на жизнь, о целях жизни и т.п. Первые попытки его в этом отношении увенчались полным успехом, и постепенно переписка эта увеличивалась до обширных размеров. С различного рода вопросами стали обращаться к Рубакину читатели, и в письменные сношения с ним вошли лица разных классов общества, начиная с рядовых крестьян, священников, военнослужащих (офицеров) и т.д. Война не повлияла на эту корреспонденцию, а многие из офицеров, томящихся в австро-германском плену, стали забрасывать Рубакина просьбами указать им литературу, необходимую, по его мнению, для их дальнейшего самообразования. Это именно обстоятельство и послужило толчком к распространению в лагерях пленных в Австрии и Германии революционной и тенденциозной литературы. К Рубакину немедленно присоединились видные революционеры, которые взяли все дело в свои руки, и во главе последних встал известный Оберучев, вошедший в успехах этой пропаганды в сношения с начальниками австро-германских концентрационных лагерей».

Затем сообщается имя и отчество Рубакина, сведения о его первой жене (моей матери Н.Н.Игнатьевой) и его местожительстве в Швейцарии (Божи над Клараном). «В Божи, – пишется дальше в докладе, – Рубакин основал весьма значительную библиотеку, которую посещают многие русские и иностранные анархисты. Квартира же его служит центром, куда стекаются все русские революционеры и даже анархисты, проезжающие через Швейцарию. По некоторым достоверным данным, Рубакин много занимается польским вопросом, а также и ходом военных дел русской армии, которой он желает поражения. В настоящее время при Рубакине состоит секретарем некий швейцарец Голэ (Golay), издатель весьма известного своими анархистскими идеями органа La Sentinelle и представляющий анархизм всех стран».

В этом докладе, помимо ряда подлинных фактов, нагорожено много всякой чепухи. Безграмотный автор доклада мало что понимал в эмигрантских делах. Во-первых, у Рубакина никаких анархистов не бывало, а бывали только социалисты-революционеры и социал-демократы – большевики и меньшевики. Голэ никогда у отца секретарем не был. Он заведовал Народным домом в Лозанне, был правым социалистом весьма умеренных взглядов и к анархизму не имел никакого отношения. Тем более он не «представлял анархизм всех стран».

Во-вторых, авторы полицейских отношений все время, часто до смешного, путают Николая Рубакина со мной, его сыном. Надо заметить, что я тогда жил и учился в Париже и за все время первой мировой войны ни разу не был в Швейцарии, хотя в донесении говорится, что «с объявлением войны помянутый Рубакин (то есть я – сын) выезжал в Швейцарию, где прожил три месяца у отца». В Швейцарию меня тогда не пускали.

В шифрованной телеграмме от Красильникова (вышеупомянутого начальника царской охранки при русском посольстве в Париже) говорится, что Рубакин Александр, сын от первого брака живущего в Кларане писателя Рубакина, сосланный в Тобольскую губернию на три года и бежавший оттуда, «приехал к отцу за границу в 1908 г., переехал затем в Париж, где вошел в группу эсеров. После дела Азефа разочаровался в терроре, впоследствии примкнул к починовцам, затем удалился от революционной среды и вращался в художественном мире, сойдясь с Рогдаевым, Гроссманом, Иловайским, он подпал их влиянию и стал исповедовать идеи анархизма».

Надо заметить, что во всем этом опять-таки нет ни слова правды. В Париж я приехал для поступления на медицинский факультет, в группу эсеров не входил – эсером был мой отец, в терроре «разочаровался» мой отец Н.А.Рубакин, как он об этом сам пишет в автобиографии, о «починовцах» я вообще ничего не знал и не знаю, в художественном мире я не вращался, и все приведенные выше фамилии мне совершенно неизвестны. Вероятно, автор донесения спутал меня с кем-то другим. Все это показывает, как все-таки плохо была осведомлена охранка там, где у нее не было внутренних агентов-провокаторов.

Во время первой мировой войны поток книг из России сильно сократился, но зато Рубакиным были приобретены или получены в дар библиотеки и коллекции книг за границей. К 1920 году, по записям отца, в библиотеке было уже около 48 тысяч томов книг и притом чрезвычайно ценных.

«Среди книг» – это отражение не первой, а второй библиотеки Рубакина, собранной во время его жизни за границей. По этому труду можно восстановить всю систему составления второй библиотеки. Если первая библиотека составлялась довольно бессистемно, так как теория ее еще не была разработана Рубакиным, то вторая – это продукт сознательного творчества моего отца.

У него не было настоящего каталога второй библиотеки – не было ни времени, ни средств, ни сотрудников, чтобы его составлять. Но Рубакин знал в ней каждую книгу и место, где она стоит, какой у нее вид, кому он ее давал, кто ее читал слишком долго, кто ее запачкал.

«На ловца и зверь бежит», – любил говорить отец, получая в подарок книги или даже целые библиотеки Библиотека его привлекала и впитывала постепенно богатейшие и интереснейшие библиотеки старых русских эмигрантов за границей. К нему перешла по наследству библиотека Натальи Александровны Герцен, дочери нашего знаменитого писателя, библиотека бывшего члена Первого Интернационала Гюстава Броше и ряд других.

Еще с середины 30-х годов Всесоюзная книжная палата СССР высылала ему чуть ли не все выходящие в СССР книги. Мне кажется, ни один человек в России, а может быть, и в мире не получал бесплатно такого огромного количества книг, но все это ему казалось мало. С годами росла его ненасытная страсть к собиранию книг. Он писал умоляющие просьбы в разные учреждения в СССР – БОКС, Книжную палату, издательства о присылке ему книг. Он тратил, наверное, не меньше половины пенсии, назначенной ему Советским правительством, на покупку книг.

Каждая книга, попадающая в его библиотеку, просматривалась, оценивалась им и ставилась на строго определенную полку. Все расположение книг в его библиотеке было строго научным и соответствовало его теориям.