"Лион Фейхтвангер. Одиссей и свиньи, или О неудобстве цивилизации (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

постепенно множество повестей сплеталось в одну повесть, а из разных правд
рождалась одна правда.
В эту одну повесть поверили все: и те, кто рассказывал и пел, и те, кто
слушал, и даже те, кто участвовал в событиях, о которых рассказывали и пели.
И сам благородный Одиссей верил повести и часто даже по долгом размышленье
не мог сказать, что в ней истинно и что только поется.
Вот, к примеру, толпа женихов, которую истребил он, и сын его, и оба
пастуха. Их самих было четверо, он сам и трое соратников, - тут сомневаться
не приходилось; но сколько же было женихов? Часто перебирал он в памяти их
имена. Тридцать девять имен мог он вспомнить, и это был тоже немалый подвиг,
если они вчетвером перебили тридцать девять человек. Но в стихах об убиении
женихов пелось сначала, что триста душ низринул он в Аид.
Такое преувеличенье он не мог допустить, пришлось внести поправку.
Теперь они пели в своих стихах про сто восемнадцать душ. Сто восемнадцать
женихов истребил благородный Одиссей. На том и остановились: сто
восемнадцать, ни одним больше, ни одним меньше.
И для тех, кто принял участье в великом мщении - для рассудительного
Телемаха, для богоравного свинопаса Евмея и для верного Филойтия,
сторожителя круторогих быков, - число убитых женихов было теперь таково. И
таково было оно для Пенелопы, разумной дочери Икария. Однажды - уже давно
это было - она спросила с кротким удивлением: "Разве их было сто
восемнадцать?" Теперь она этого уже не спрашивала. И сам он, многоопытный,
многомудрый Одиссей, находил все более обременительными подсчеты, было ли
число женихов ближе к тридцати девяти или к ста восемнадцати.
Кто же были те люди, которые заставляли верить в сотворенный ими мир
больше, чем в пережитое на самом деле? Это были рассказчики, певцы. По
большей части старые и слабые, они и годились только на то, чтобы петь и
рассказывать. Хоть они не имели ни сокровищ, ни власти, все же был им почет
от людей. Каждый уважавший себя царь держал своего певца, кормил его мясом и
поил душистым вином. И недаром: ибо две вещи на свете радуют более прочих
сердце людское - богатство и слава. Но слава превыше богатства. Умирая,
человек поневоле покидает свои богатства, славой же он может наслаждаться и
в царстве загробном. Стоит новой душе появиться там, тотчас плотно окружают
ее души прежде умерших, и одна из них непременно спросит: "Скажи мне, душа,
что сталось с моей славой средь людей земнородных?" И если вновь прибывшая
душа отвечает: "Славная тень, ты живешь по-прежнему в песнях", - то ликует
славная тень. А без певцов не бывать и славе.
Певец Одиссея звался Фемий. И, как все певцы, звался он также
"гомером". "Гомер"* - это означало: "сопутник", "тот, кто не может ходить в
одиночку". "Гомерами" называли певцов по двум причинам: первая - та, что
многие певцы были слабы зрением, а то и просто слепы, что приходилось весьма
кстати для их занятия, ибо внутреннее зрение становится острее по мере того,
как угасает зрение внешнее. И еще их называли "сопутниками" потому, что они
неспособны были ничего рассказать, если прежде другие не свершали дел, о
которых певцы могли бы поведать.
______________
* Гомер - это означало: "сопутник"... - произвольное позднеантичное
толкование, связывающее имя Гомера со словом "meros" - часть.

Итак, гомер благородного Одиссея звался Фемий. Он пел также и женихам и