"Лион Фейхтвангер. Автобиографические заметки" - читать интересную книгу автора

Ионическому и от Ионического к Тирренскому. Это было хорошее время.
Подворья, где мы останавливались, не походили на гостиницы в обычном
европейском понимании этого слова. Спали на кукурузной соломе. Мало кто
умел читать и писать. Ели много фруктов, пили тяжелое, доброе вино. Еще
пили козье молоко, разбавленное марсалой, накрошив в него черного хлеба.
Ели баранину и козлятину, зажаренную на вертеле. Молодое мясо было
необычайно вкусно, старое - отвратительно.
Затем мы отправились в Сицилию. Мы взбирались на Этну и обходили ее
кругом, мы пешком исходили весь остров. То и дело я оказывался буквально
без гроша в кармане, это было неприятно. Особенно запомнились несколько
дней в Джирдженти, которые были даже весьма неприятны. Я ждал денег от
одной немецкой газеты, а деньги не приходили. Мы жили в чердачной комнате,
освещавшейся только крошечным слуховым окошком и потому сумрачной даже
днем. В нее нужно было подниматься по узкой, темной и опасной винтовой
лестнице. На чердаке держали голубей, весь пол был засыпай их пометом. У
нас осталась только банка сардин да четыре булочки. Один день мы ничего не
ели. На следующий день мы решили все-таки съесть эта сардины. В нашей
темной комнате есть было противно. А на дворе было ветрено, холодно. Мы
ушли далеко, к храмам. Кое-как укрывшись от ветра за упавшей колонной, мы
съели все, что у нас было. Назавтра мы ничего не ели. На четвертый день
пришли деньги.
Я мало работал в то время. Главное мое занятие состояло в том, что я
забывал огромное множество сведений, полученных мною в годы учения. Кругом
был вольный воздух, и гомеровская земля была совсем не такая, как Гомер,
которого я некогда изучал.
Затем опять появились какие-то деньги, и мы поехали в Тунис. Мы жили в
Хамамете, небольшом селении южнее Туниса, и готовились к путешествию через
пустыню, от Тозера до Бискры, когда разразилась война. Меня арестовали и
несколько дней продержали в тунисской гражданской тюрьме. Жене удалось с
помощью одного официанта-мальтийца провести меня на итальянское судно. Я
благополучно прибыл в Италию, которая тогда еще не вступила в войну.
Не успел я вернуться в Германию, как меня взяли в армию. Не могу
пожаловаться на скверное обращение. Но было ужасно, повинуясь чьему-то
приказу, выполнять какие-то нелепые обязанности, бесцельно простаивать
большую часть дня во дворе казармы и есть из грязных мисок варево, которое
не идет тебе впрок.
Написанное мною во время войны внешне, по форме, пожалуй еще походит на
мои довоенные произведения. Но по существу, мне кажется, я уже не
полемизировал по более или менее второстепенным вопросам, а смотрел в
корень. Во всяком случае, мои пьесы то и дело запрещались, даже если на
основании внешних примет их и не так-то легко было обвинить в
революционности. Запрещена была пьеса "Уоррен Гастингс" и пьеса "Еврей
Зюсс"; конечно, была запрещена моя переработка аристофановского "Мира" и,
конечно же, пьеса "Военнопленные". Если в том, что я тогда писал,
пробивалась какая-то общая идея, то это постановка проблемы "действие и
бездействие", "власть и покорность", "Азия и Европа", "Будда и Ницше".
Проблемы, явно заслонявшей более важную проблему социального
переустройства мира. И все-таки мне приятно знать, что первое
революционное стихотворение, напечатанное в те времена в Германии (октябрь
1914 г., журнал "Шаубюне"), написано мною.