"Лион Фейхтвангер. Статьи" - читать интересную книгу автора

естественностью, и очень редко столь несложное действие поднимается до
такой напряженности.
Тем не менее при всем совершенстве драматургической техники "Эдип"
оставил бы нас в глубине души холодными, а травля, которой подвергается
царь Фив по прихоти судьбы, вызвала бы у нас в лучшем случае интерес,
подобный тому, который вызывает партия в шахматы, когда один игрок в сто
раз сильнее другого, не будь это произведение насквозь пропитано
искренней, глубокой, простодушной верой поэта в Мойру. Ведь в конечном
счете самое важное в драме вовсе не Эдип, а судьба, капризная и ужасная
Мойра, перед которой склоняется исполненный самого смиренного отречения
грек, но против которой восстают все наши чувства. Участие в трагедии
оракула казалось бы смешным, если бы нас не увлекла глубокая вера Софокла,
если бы он не сделал и нас верующими в Аполлона, подобно тому как "Divina
Commedia" ["Божественная Комедия" (итал.)] заставляет читателя уверовать в
рай и в ад. "Эдипа" создало благоговение перед страданием, уверенность в
том, что удел человека - страдать и сострадать ему - наслаждение. Не Эдип
трогает нас до глубины души, а Софокл, так страстно поющий о его мучениях.
Нас увлекает мощная лирика, звучащая в "Эдипе", потрясающая исповедь
Софокла, познавшего, что жизнь - это только страдание. И поэтому для него
и для нас Эдип вырастает в венчанную лаврами жертву, которая страдает не
только за себя, но и за всех людей, и, страдая, очищает и возвышает нас,
и, наконец, через наш страх и сострадание дарует нам искупление. Так
возникает Эдип-Христос.


Вероятно, именно эта основная лирическая настроенность, которую я
попытался анализировать, и привлекла Гофмансталя к Софоклу и его "Эдипу".
Да и кто, как не он, испивший из всех источников, мог, наслаждаясь,
прочувствовать страх и сострадание? Ведь изумление перед страданием и
полное страха стремление к неведомому, к судьбе, и составляет тему всего
творчества Гофмансталя. И если тем не менее попытка "модернизировать" для
нас "Эдипа" была заранее обречена на неудачу, то это объясняется только
греческим характером произведения, его аттической религиозной основой.
Лишите трагедию ее подводного лирического течения, и вы обескровите и
умертвите ее. Именно это и сделал Гофмансталь. В своем "Эдипе и сфинксе"
он отважился на нечто чудовищное, он превратил Эдипа из трагической маски
в жалкого человека, поденного нам, который противопоставил свою волю "псам
судьбы". Одного этого достаточно, чтобы извратить идею Софокла. Софокл
заставляет нас воспринять Эдипа как тип, как обычного человека, слепо
подчиняющегося Мойре, и мы, разумеется, сострадаем ему всей душой, но Эдип
выступает и как искупительная жертва, зовущая нас не к возмущению, а к
покорству судьбе. В трагедии Софокла действуют гармоничные люди,
гармоничные даже в предсмертной муке. Гофмансталь, напротив, попытался
вложить дар провидения в грудь своих персонажей. Он уничтожил самый
действенный мотив Софокла - неведение Эдипа и Иокасты, уверенность в своей
невиновности и, взамен того, превратил их в людей, терзаемых бесконечными
противоречиями, восстающих против Мойры и поднимающих на восстание нас.
Гофмансталь очень тонко и обстоятельно анализирует психологию своего
героя, но чем сложнее психология Эдипа, тем сильнее ставит писатель под
угрозу самый смысл трагедии. Ибо чем человечнее Эдип, тем бессмысленнее