"Лион Фейхтвангер. Москва 1937" - читать интересную книгу автора

тридцать восемь больших театров, бесчисленное множество клубных сцен,
любительских кружков. Помимо всего этого еще целый ряд новых театров
находится в строительстве. Места во всех театрах почти постоянно распроданы,
билет туда достать не легко; мне рассказывали, что в Художественном театре
со дня его основания не было ни одного незанятого кресла. Публика сидит
перед сценой или перед полотном экрана, отдавшись целиком своему чувству,
жадно впитывая каждый нюанс; при этом она полна наивности, которая одна в
состоянии обеспечить подлинное наслаждение произведением искусства. В этой
впечатлительной публике чувствуется одновременно и наивность и критическое
отношение к окружающему. Она "смакует" тонкие психологические нюансы не
меньше, чем какой-нибудь мастерской декоративный трюк. Это видно из
следующего: когда крупный актер Хмелев в роли царя Федора в одноименной
исторической драме Толстого, вместо того чтобы решительно выступить,
неуверенно улыбается и едва заметно поворачивает шею, как будто его что-то
давит, - старик, сидевший рядом со мной, тяжело и печально вздохнул; он
понял, что царь там, на сцене, усмехается над тем, что счастье не улыбнулось
ни ему, ни его государству. А когда Отелло, попавшись на удочку, поверил в
любовную связь Дездемоны с Кассио, у молодой женщины, сидевшей около меня,
вырвался короткий заглушенный крик, и она отчетливо произнесла: "дурак".
Когда в самом последнем акте "Кармен" стена цирка поднимается и взору
горящей нетерпением публики представляется бой быков, над залом с двумя с
половиной тысячами слушателей проносится глубокое, счастливое "ах", полное
восхищения. Нужно видеть, с каком возмущением зрители на фильме Вишневского
"Мы из Кронштадта" смотрят, как белогвардейцы заставляют своих связанных
пленников прыгать в море, и с каким негодованием они реагируют на то, что
даже совсем юный, пятнадцатилетний пленник подвергается той же участи.
Отрицательное. Я уже отмечал, что советские писатели и театральные
работники имеют идеальную публику, к тому же они пользуются весьма щедрой
поддержкой государства, и их работа, казалось, должна была бы удовлетворять
и радовать их, но, к сожалению, стандартизованный оптимизм, о котором я
говорил выше, мешает больше всего именно им.
Терпимость. Художественная политика Советского Союза, повидимому, не
отличается цельностью. Она очень широко открывает двери всей старой
литературе, бережно хранит русских и иностранных классиков, "наследство", и
к оценке современных западных писателей подходит только с одним масштабом -
качество. В Москве выпускаются отдельные издания превосходного журнала
"Интернациональная литература" на русском, немецком, английском и китайском
языках, и едва ли можно с большим размахом, чем этот журнал, выполнять
задачу посредничества между советской печатью и иностранной литературой.
Мечта немецких классиков об "универсальной литературе" и "республике ученых"
нигде так не близка к осуществлению, как в Советском Союзе.
Плановое хозяйство в искусстве. Тем более на фоне этой терпимости
удивляет политика планового хозяйства, которую применяют в отношении
современных советских авторов. Хотя писателей, отклоняющихся от генеральной
линии, непосредственно не угнетают, но им явно предпочитают тех, которые во
всех своих сочинениях проводят лейтмотив героического оптимизма так часто и
неприкрыто, как это только возможно.
Героический оптимизм в книге. Несомненно, основным тоном Советского
Союза и по сегодняшний день остался тон героический, способный увлечь
художника, а угроза войны, исходящая от фашистских держав, должна оказывать