"Лион Фейхтвангер. Успех (Три года из истории одной провинции)" - читать интересную книгу автора

возбужденном в свое время по служебной линии против покойницы, были
правдивы от начала и до конца. Он и сейчас от них не отказывается.
Обвиняемый казался сегодня, несмотря на продолжительность следствия,
свежим и полным энергии. Его крупное лицо, с сильными челюстями, мясистым
носом и смелым изгибом рта, несколько побледнело, но он с неослабным
вниманием следил за всеми подробностями процесса, и ему явно стоило труда,
подчиняясь указаниям защитника, сохранять спокойствие и не вмешиваться
резко в прения. Обывательниц из дома девяносто четыре его живые глаза
провожали взглядом, полным презрительного равнодушия. Однажды только, во
время показаний надворной советницы Берадт, он чуть не вскочил и
повернулся к ней с таким выражением гнева, что нервная дама, слегка
вскрикнув, даже отступила назад.
Кто знает, если б Мартин Крюгер в свое время с такой же горячностью
выступил против придирок надворной советницы к ныне покойной девушке,
вместо того презрительного равнодушия, которое он тогда проявил, все, быть
может, кончилось бы более благополучно. Но верно было одно: хотя резкий
жест обвиняемого и навлек на него мягкое замечание председателя, зато
присутствующие женщины перестали глядеть на него с той острой
враждебностью, которой до тех пор они платили за его холодно-равнодушное
высокомерие.



7. ЧЕЛОВЕК В КАМЕРЕ СТО ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Вечером того же дня Крюгер сидел один в своей камере. Камера сто
тридцать четыре была небольшого размера, с голыми стенами, но не давала
повода к особым жалобам. Было без восьми минут девять. В девять часов
потухнет свет, а мысли, когда потухнет свет, становятся более мрачными и
гнетущими.
В первые дни после своего ареста Мартин Крюгер оказывал отчаянное
сопротивление. Он вопил, его крупное лицо превращалось в какой-то сплошной
беснующийся рот вод безумными глазами. Сжав в кулаки волосатые руки, он
изо всех сил барабанил в двери своей камеры.
Адвокат доктор Гейер, которому удалось своей холодной сдержанностью
несколько успокоить беснующегося, заметил, что ему лично непонятны такие
приступы ярости. Он сам, Гейер, прошел тяжелую школу и привык владеть
собой. Это нелегко для такого человека, как он, измерившего всю степень
несправедливости и лицемерия, процветавших в этой стране. То, что
проделывают с Крюгером, проделывают с тысячами других, худшие вещи
проделывают с тысячами других, и крики - не средство, могущее что-либо в
этом изменить. И в то время как Гейер своим резким, нервным голосом словно
хлестал сидевшего перед ним в тупом молчании человека, сердито глядя на
него голубыми, скрытыми за толстыми стеклами очков глазами, Крюгер успел
снова овладеть собой. Да, просто поразительно было, как безропотно этот
избалованный человек отныне переносил все тягости заключения. Привыкший к
всевозможным удобствам, к определенной температуре ванны, выходивший из
равновесия из-за малейшего нарушения внешнего вида своей квартиры, он
теперь без жалоб сносил убогую жизнь в камере.
Оставаясь один, Мартин Крюгер непосредственно от насмешливого сознания