"Лион Фейхтвангер. Сыновья ("Josephus" #2)" - читать интересную книгу автора

жизни, явилось для пресыщенного сноба только новым острым ощущением.
Насмешливо обменял он широкую полосу пурпура и обувь высшей аристократии
на одежду отречения, на волосяной плащ, страннический посох, нищенскую
суму стоика и на строжайшее воздержание философа. Правда, его волосяной
плащ был сшит у лучшего портного, его страннический посох инкрустирован
золотом и слоновой костью, его сума - из тончайшей кожи. И его теперешний
стоицизм был ему не менее к лицу, чем прежняя пышность. Никто не умел
элегантнее обосновать положения стоической школы, и когда в своей
роскошной библиотеке он рассуждал о философии, то все мало-мальски
выдающиеся люди в городе стремились его послушать.
Юний Марулл явился и сегодня в своей одежде философа. Было явным
неприличием, что он, бывший сенатор, приблизился к телу в подобном наряде,
но чиновники, ведавшие церемонией, не смогли найти достаточно
убедительного повода, чтобы его не допустить. Держа у бледно-голубого
глаза увеличительный смарагд, он разглядывал умершего слишком обстоятельно
и долго и сказал громким гнусавым голосом:
- Я хочу рассмотреть подробно нашего всеблагого, величайшего
императора, прежде чем он станет богом.
Стоику разрешено многое, что сенатору, быть может, и не подобало бы.
Деметрий Либаний, придворный актер-иудей, также пробыл у тела
неприлично долго. Глаза всех были устремлены на прославленного артиста,
когда он проработанной поступью, искусно выражавшей достоинство, скорбь и
почтительность, приблизился к носилкам. На должном расстоянии этот
невысокий человек остановился, настойчиво устремил немного тусклые,
серо-голубые глаза на закрытые глаза императора. У него свои счеты с
Веспасианом. Последние годы были для него тяжелыми, и в этом вина
умершего. Именно он лишил Либания возможности играть перед своей публикой,
он принудил его уступить другим свой титул первого актера эпохи. Разве
теперь не кажется уже почти сказкой, что приходилось прибегать к помощи
полиции и войск, чтобы успокоить волнения, вызываемые его игрой? При новом
императоре, при Тите, друге иудейской принцессы, будет иначе. Все эти
бездарности - Фаворы и Латины - лишатся возможности затирать такого
актера, как Деметрий Либаний.
Вот он лежит мертвый, его враг. Веспасиан не знает, какое зло причинил
ему. Вероятно, не знал и при жизни. Для него дело было очень просто:
массам не нравится, что наследный принц связался с еврейкой, - поэтому
император показывает, что он этой связи не одобряет, евреев не любит и не
дает ходу еврейскому актеру. В искусстве он ничего не смыслил, этот мужик,
выскочка. Вероятно, он даже не подозревал, какое зло причинил ему,
Деметрию. Да и откуда такому чурбану знать, что он натворил своей
идиотской политикой! Никогда бы он не понял, что это значит: видеть, как
другой калечит ту роль, которую ты сам мог бы сыграть мастерски.
Задыхаешься от скорби об упущенных возможностях. Каким пришлось
подвергаться опасностям, чтобы получить хоть какую-нибудь роль! Так,
однажды ныне казненный старик Гельвидий, вождь антиимператорской партии в
сенате, написал дерзкую пьесу "Катон" и захотел, чтобы эта вещь была
сыграна в его доме, перед приглашенными им гостями. Какую борьбу пришлось
выдержать ему, Деметрию, пока он решился в ней выступить! Играть в этой
пьесе, враждебной существующему режиму, значило рисковать жизнью, а он не
был храбрецом, да, кроме того, и роль ему мало подходила.