"Жан-Луи Фетжен. Вуали Фредегонды ("Пурпурные королевы" #1)" - читать интересную книгу автора

песнопений, хохота и пьяных выкриков собравшиеся простолюдины, спотыкаясь и
пошатываясь, с еще большим трудом повторяли за ней движения ритуального
танца - три шага вправо, три шага влево, - настолько пьяные и возбужденные,
что почти не слышали цитр и флейт. На них тоже были маски - в основном маски
животных, сделанные из кожи и соломы. Некоторые женщины были одеты, как
мужчины, а мужчины - как женщины. Одни выглядели нелепо, другие - пугающе.
Они с силой ударяли босыми подошвами в каменный пол пещеры, их тела уже
блестели от пота, а глаза - от желания. Те, что были еще не слишком пьяны,
сосредоточенно напивались, немногословные, серьезные, несмотря на свои
Шутовские наряды. Снаружи было холодно и шел Дождь со снегом, под которыми
мокла тощая скотина, предназначенная в уплату подати франкскому графу и
церковной десятины - епископу. Напившись как следует, можно было обо всем
забыть, даже собственное имя, превратиться в оленя, быка или корову, брать и
отдаваться без разбора, больше не быть уродливым, старым, толстым, бедным...
Только один раз в году - в ночь сатурналий, на двадцать седьмую ночь
январских календ, - не было ни господ, ни слуг, ни лиц, ни возраста; можно
было забыть землю и небо, законы божеские и человеческие.
Спрятавшись в каменном углублении в стене пещеры, затянутом куском
холста и выстланном сеном, которое зимой служило постелью пастухам, две
девочки наблюдали за происходящим во все глаза, тесно прижавшись друг к
другу. Младшей было тринадцать лет, старшей еще не исполнилось пятнадцати.
Обе были еще девственницами - и вскоре должны были перестать ими быть, - и у
обеих не было имен. Когда хотели позвать кого-то из них, говорили просто
Geneta[5]. Так было с тех пор, как чума унесла их семьи. Чума, или голод,
или война - кто сейчас об этом помнил? Две безымянные девчонки... Их взяла к
себе Мать и воспитала для служения Бовинде, Белой Корове, которая с
незапамятных времен охраняла их племя, гораздо раньше, чем появились римляне
и франки, а уж тем более епископ со своим единым Богом... Долгие годы Уаба
не допускала их к празднику зимнего солнцестояния, но девочки постепенно
подрастали, а она старела.
Они в первый раз видели, как Мать танцевала, - ее пугающе бледная кожа
блестела от пота в гуще толпы, все росшей и мало-помалу начинавшей двигаться
в одинаковом с Уабой ритме. Три шага, полуоборот, хлопок в ладоши - все это
в сопровождении монотонного пения, заглушенного маской, из которого девочки
слышали только отдельные резкие вскрики. В центре круга на полу лежал плащ,
который она недавно сбросила, - до этого собравшиеся лишь иногда могли
разглядеть ее пышные формы, открывавшиеся взорам при резких движениях, от
которых плащ распахивался. Уаба искусно манипулировала своим плащом, чтобы
постепенно разжечь во всех мужчинах и женщинах огонь желания, который в
определенный момент, выбранный ею самой, должен был вырваться на свободу.
Затем ритм танца изменился.
Когда Уаба незаметным движением расстегнула фибулу[6], удерживающую
плащ у нее на плече, и внезапно предстала абсолютно обнаженной, почти
ослепляя собравшихся неожиданно яркой белизной кожи, все ощутили волнение, к
которому примешивался страх, даже девочки. Бесстыдная до отвращения,
полностью открытая разгоряченным взорам, Бовинда ждала своего возлюбленного.
Начиналась ритуальная часть праздника. Все понемногу притихли. Уже не было
слышно ни смеха, ни криков; замолчали даже люди, сидевшие за столами в
отдалении. Теперь движения танцующих были медленными и торжественными, даже
немного жутковатыми. Все стояли настолько плотно друг к другу, что хоровод