"Ю.Г.Фельштинский. Вожди в законе " - читать интересную книгу автора

Моору и пойдете навстречу ему.
В этой надежде я благодарю Вас заранее и приветствую Вас с искренним
уважением и симпатией".
Под влиянием этого письма 9 сентября 1927 года Секретариат ЦК ВКП(б)
принял решение "выплатить К. Моору оставшиеся 8254 дол. и считать этим
вопрос об уплате долга Моора ликвидированным". Это все, на что мог
рассчитывать теперь старик Моор. И поскольку Моор так и не покинул России, а
умер в 1932 году в санатории для партийных работников, можно предложить, что
он не увидел даже этой суммы. Надежда вернуть 40 226 долларов было
последним, что покинуло душу этого скупого человека, никогда бы не выдавшего
большевикам ни в 1917 году, ни до, ни после, ни единого франка, доллара,
марки и кроны своих собственных денег. Животная беспредельная жадность Моора
на деньги довела его до того, что одиннадцать лет (оказавшиеся последними
годами его жизни) он выклянчивал "долг" у советского правительства, живя в
коморке без туалета и ванной комнаты. Кто же поверит в то, что эти деньги не
были немецкими? Или даже в то, что Моор требовал от советского правительства
обещанный ему комиссионный процент за переданные большевикам куда более
крупные суммы?
Но вернемся в годы первой мировой войны. Очевидно, что два Остапа
Бендера русской революции - Ганецкий и Радек - были связаны с Парвусом и
Моором. Только лишенный какой-либо, в том числе и социалистической, морали
Ленин мог взять себе в подручные столь скомпрометированных, но до поры до
времени выгодных работников. "Революция - дело тяжелое, - говорил Ленин по
воспоминаниям Войтинского. - В беленьких перчаточках, чистенькими ручками
ее не сделаешь... Партия не пансион для благородных девиц. Нельзя в оценке
партийных работников подходить с узенькой меркой мещанской морали. Иной
мерзавец может быть для нас именно тем и полезен, что он мерзавец. [...] У
нас хозяйство большое, а в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится"(55).
Такой "дрянью" были прежде всего Радек и Ганецкий. "Я, конечно, считаю
Радека способным на сообщничество", - писала итальянская коммунистка
Анжелика Балабанова. - "Когда Парвус приехал в Стокгольм я отказалась
встречаться с ним и запретила Радеку приходить с ним в циммервальдское бюро,
находившееся на моей квартире. Что касается Ганецкого, то я хотя имела с ним
сношения на Циммервальдской конференции, но принципиально отказывалась
бывать у него (он с семьей жил в роскошной квартире, куда по воскресеньям
приезжали гости, в частности Радек). Что касается Воровского, то я полагаю,
что он, несмотря на свою личную честность, способен был прибегать к
большевистским методам для достижения фракционных результатов. Меня эта
двойственность поражала, так как у меня с ним лично были хорошие
отношения"(56).
Оставляя в стороне вопрос о том, насколько существенной была роль
Германии и Австро-Венгрии в деле организации большевистского переворота и
смог бы произойти этот переворот без германских и австрийских субсидий,
следует указать, что подрывная работа Германии в отношении России была лишь
частью общей германской политики, направленной на ослабление противника. На
так называемую "мирную пропаганду" Германия потратила по крайней мере 382
млн. марок (причем до мая 1917 года на Румынию или Италию денег было
потрачено больше, чем на Россию, что не помешало и Румынии, и Италии
выступить в войне на стороне Антанты). Десятки миллионов марок были
истрачены на подкуп четырех газет во Франции. В России же ни одной газеты