"Михаил Федотов. Иерусалимские хроники" - читать интересную книгу автора

художника из Хайфы, с которым они пили ночью в Неве-Яакове. Но их выгнали из
дома, где они пили, потому что художник пугал маму. Тогда они доехали до
Иерусалима на поливальной машине и пришли пешком ко мне. Я не люблю, когда
ко мне приходят в семь утра опохмеляться, и я сказал с кушетки, чтоб их духа
собачьего рядом с моей дверью в такую рань больше не было, что я лег в три
часа и что я понимаю, что у Аркадия Ионовича нет света и живет польский граф
и еще китаец Хаим, но я не могу по утрам поить чаем всех китайцев на свете.
И я не хочу в доме никаких незнакомых алкоголиков и не желаю ни с кем
знакомиться. Тогда Аркадий Ионович мстительно сказал, чтобы я ему вернул
тридцать шекелей, которые я брал третьего дня, и они пойдут пить чай в
"Таамон". Мне пришлось встать, подойти к двери и сказать, в трусах, чтобы
приходили в десять. Если бы я пустил их пить чай, то день скорее всего
прошел бы спокойнее.
Аркадий Ионович живет от меня за углом. У него на первом этаже из
тюрьмы вернулся хозяин, и из-за этого нет воды. А газовые баллоны Шнайдер
еще в прошлом году продал арабам.
Я пошел в банк, но по дороге вспомнил, что ничего Аркадию Ионовичу
отдать не смогу, потому что сегодня двадцать восьмое. Это последний день
платить банковскую ссуду, и денег никаких не осталось, даже минус.
Возвращаться домой мне не хотелось, но я подумал, что они не придут, и
ошибся. Они уже торчали под дверью. И оба еще немного вмазали. Мне, конечно,
следовало по-честному сказать, что в кармане нет ни одной копейки и отдать
деньги я не могу, но я застеснялся, и вместо этого начал объяснять Аркадию
Ионовичу, что в таком пьяном виде ему лучше долг не забирать, потому что все
пропьет. Аркадий Ионович ничего не ответил, пожал плечами и немного от меня
отстранился.
И из-за его спины вылез этот толстый монстр в черном. Он взял меня за
шею и начал руками душить. Это, наверное, оттого, что я не пустил их утром,
или у него были свои понятия о справедливости, и он был недоволен, что не
отдают тридцать шекелей. Меня никогда раньше не душили, но ничего
особенного.
Он меня подушил и сказал, что если я хочу жить, чтобы сразу отдал все
деньги. А потом отпустил мою шею и ударил кулаком в нос. И у меня потекла
кровь. Аркадий Ионович сказал художнику, что "не надо", а я начал бить его
ногами и три раза попал в печень и два раза сильно по яйцам. У него в руках
была бутылка коньяка за четыре двадцать с отбитым горлышком, и мне ничего
больше не пришло в голову сделать, как его побить, потому что непонятно
было, что он еще выкинет. Я бил его со всей силой, но он никак не реагировал
и смотрел на меня с удивлением. Я видел такое раньше только в кино. У него
был очень толстый живот, и нога там увязла. Я к нему не испытывал никакой
злости, но было противно, что из носа течет кровь. Когда я кончил бить, он
еще подождал секунду. Потом швырнул в меня бутылкой и попал. "Ты знаешь,
сука, что я с тобой сделаю? -- спросил он. -- Попишу! Распрыгался шмок! Я же
сто двадцать килограммов вешу. Я же, блядь, с Арбата!" С этими словами он
пошел животом вперед и больно прижал меня к лестнице.
Но как-то мы все-таки расцепились, потому что за его спиной стала орать
старуха-соседка, жена кукурузника с Агриппаса. И они ушли. Толстый художник
обозвал старуху пиздой и шармутой, но она успела от него запереться. Он
только подергал дверь так, что ее маленький одноэтажный домик заходил
ходуном.