"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

передавая им особые заветы, маленькие традиции, неписаный культ почитания
старика. У него редко бывало больше четырех-пяти приятелей в одно время, и
общение их не напоминало ни школы, ни класса - оно было вольным, как у
взрослых, и мальчики считали, что ходят к Арсению Романовичу отдыхать, хотя
часто уносили от него больше, чем из классов.
Конечно, Дорогомилов не позабыл ни своей несчастливой встречи в
Хвалынском поместье, ни приемного сына, которого он не сумел уберечь. Но он
ни с кем не говорил об этой памяти, как почти не отвечал на расспросы о
гибели своего друга Извекова. Он представлялся вечно поглощенным
обязанностями, вечно мчащимся по неотложному делу, и его потрепанный
сюртук, развевающийся на бегу, хорошо знали в городе. Однако, хотя к нему
очень привыкли, никто не хотел допустить, что он так прост, все находили и
в его поведении, и на его лице нечто необъяснимое, что, впрочем, находят у
всякого, кто побывал в сумасшедшем доме.
- Прекрасная история, - сказал Пастухов с довольной улыбкой, выслушав
рассказ. - А что это за Извеков? Что-то такое знакомое в этой фамилии.
Мерцалов лукаво покачал всем корпусом и даже как-то мяукнул, выпевая
через нос игривый мотивчик.
- Н-да-м, н-да-м, Александр Владимирович, полагаю, что фамилия эта
должна вам говорить весьма и весьма много (на лице его засборились во всех
направлениях гребешочки складок). Ведь вы пострадали в свое время по одному
делу с Извековым, который тогда был еще мальчиком, припоминаете?
- Да? - опять рассеянно сказал Пастухов.
- И этот соратник ваш Извеков - сын утонувшего учителя. А сейчас он ни
более ни менее - секретарь здешнего Совета. Н-да-м, н-да-м.
- Вон как, - ответил Пастухов, как будто пристальнее вдумываясь в
слова Мерцалова, но тотчас переводя его на другую мысль: - А вы знаете, моя
жена Ася, когда познакомилась с Дорогомиловым, сразу почуяла, что это
праведник. Как вы полагаете?
- Из семи праведников, - усмехнулся Мерцалов, - которыми держится
город, да? Может быть, может быть. Но ведь теперь, вы знаете, держится ли
вообще город, а? Удержится ли, хочу я сказать, в этаких корчах планеты?
- Корчи планеты, - повторил Пастухов.
Они всмотрелись друг в друга, молча улыбнулись и стали прощаться:
Пастухов - напоминая, что надо разыскать Цветухина, Мерцалов - непременно
обещая это сделать.
Подходя к дому и увлеченно перебирая в воображении то черты
Дорогомилова, какими они возникли из рассказа Мерцалова, то повадку и
приметы характера самого рассказчика, Пастухов нежданно обнаружил, что
дверь тамбура стоит настежь. Никого на улице не было видно, и даже
мальчуганы, обычно игравшие где-нибудь поблизости, исчезли.
Он взбежал по лестнице. Дверь в квартиру была не заперта, по коридору
наперегонки неслись спорящие голоса.
- Нет-с, извините, нет-с, извините, - вскрикивал Дорогомилов на
высокой, не столько грозной, сколько умоляющей нотке.
Пастухов вошел в свою комнату. В тот же момент он увидел Асю, и по ее
взгляду, горевшему сквозь тонкую слезку, которую Александр Владимирович
превосходно знал и которая появлялась не от обиды или горя, а в минуту
покорной слабости, по этой трогавшей его почти незаметной слезке понял, что
шум в коридоре касался не только кричавшего Дорогомилова, но, может быть,